Знамя на холме (Командир дивизии) - Георгий Березко

— Все мои люди в подразделениях, — сказал Машков.

— Понятно, — отозвался комдив.

— Инструктора ушли еще вчера вечером… все до одного человека.

Веснин вернулся от аппарата. Высокий, тонкий, в меховом жилете, поверх которого лежали аккуратно затянутые ремни, он двигался порывисто и резко.

— Не отвечает Белозуб! — громко сообщил Веснин.

— Обрыв провода, — предположил начальник подива.

— Связисты пошли на линию…

Веснин шагнул к столу и открыл сумку.

— Наш правый сосед в тревоге, — сказал он, передавая комдиву бумагу. — Доставлена на аэросанях.

Полковник прочел недлинное письмо от командира дивизии, действовавшей на участке справа. На стыке обоих соединений, прикрывая их фланги, держал рубеж тринадцатый полк майора Белозуба. И сосед был обеспокоен тем, что слева от него появились разведывательные группы противника. Сообщая об этом, генерал-майор, подписавший письмо, предлагал предпринять совместные действия для устранения опасности.

Богданов прочел бумагу и вопросительно посмотрел на Веснина, словно тот был осведомлен лучше.

— Ничего не пойму, — сказал начальник штаба. — Часа в три ночи Белозуб связался со мной и донес, что находится под непрерывным огнем, несет потери. Потом канонада прекратилась. Больше я ничего не имел.

Богданов заговорил не сразу. Как и многие молодые офицеры, он очень внимательно следил за впечатлением, которое производил на окружающих. Выйдя из академии только три года назад, он в начале войны командовал полком и лишь недавно получил дивизию. Ему не исполнилось еще тридцати лет, но даже в трудные минуты, когда тревожные, часто противоречивые известия приходят отовсюду, комдиву надлежало сохранять спокойствие, способность критической оценки и волю к достижению цели.

— С Белозубом связаться немедленно! — негромко приказал полковник.

— Выслал уже второго офицера, — ответил начальник штаба.

— Думаю, генерал-майор волнуется напрасно… Белозуб не уйдет с рубежа, — сказал Богданов, хотя и сам был теперь озабочен положением на своем правом фланге.

— Полагаю, что так, — неопределенно ответил Веснин.

Богданов продиктовал ответ командиру соседней дивизии, и начальник штаба вышел с пакетом в — первую комнату. В раскрытую дверь полковник увидел у печки бойца в заснеженной, мерцающей шинели. Обожженное морозом девичье лицо его было темным, как земля; белый лед висел на шапке, на бровях, на ресницах.

— Командир дивизии тут? — спросила Шура Беляева скрипучим, как будто замороженным голосом.

— Все тут, — ответил кто-то.

— Идите сюда! — крикнул Богданов.

Шура оглянулась на голос, торопливо похлопала себя по груди, стряхивая снег, посмотрела по сторонам, как бы ища поддержки, и неожиданно шумно вздохнула. Потом, вскинув голову, вошла в дверь, стуча ледяными валенками.

— Товарищ полковник, — с трудом проговорила Щура, — ефрейтор Беляева от командира второго батальона… капитана Подласкина.

Она замолчала, вытянувшись и устремив на комдива остановившиеся глаза.

— Ну, наконец! — почти крикнул Богданов. — Говорите, — сдерживаясь, сказал он.

— Приказано передать на словах, — сказала Шура все тем же скрипучим голосом. От волнения большие круглые глаза ее начали немного косить. Она откашлялась, вобрала в легкие воздух и отрапортовала: — «Окружены превосходящими силами в лесу на высоте «181». Данные разведки оказались ошибочными. Противник атакует беспрерывно. Боезапас подходит к концу. Делаю последнюю попытку установить с вами связь. Смерть немецким захватчикам! Капитан Подласкин».

Беляева затвердила донесение наизусть и, не пропустив ни слова, почувствовала некоторое облегчение.

— Садись, ефрейтор, — сказал комдив.

Лицо девушки омрачилось и потемнело еще больше.

— Садись, садись, — сказал комдив.

Беляева нерешительно опустилась на край табурета и сидела, прямая, с поднятой, как в строю, головой. Лед на ее бровях таял, и дрожащие капли скатывались по бронзовым щекам. Натруженные, солдатские руки лежали на коленях.

— Рассказывай… Как вы там живете? — спросил комдив.

Беляева не сразу поняла вопрос, ибо то, что происходило на высоте «181», непривычно было называть жизнью. На секунду в памяти Шуры возник заваленный метелями лес — непроходимая путаница веток, звенящих стволов и снега Она увидела людей, ползавших на небольшом пространстве, простреливавшемся из конца в конец, и раненых, коченевших в ледяных укрытиях. По ночам над блокированными ротами повисали осветительные ракеты, и бой в промерзшем лесу не прекращался третьи сутки. Но рассказать об этом комдиву Беляева не могла, как ни хорошо она все видела.

— Отбиваемся, товарищ полковник, — проскрипела Шура.

— Держитесь? — сказал комдив.

— Ага…

Девушка испытывала величайшее стеснение и не могла осилить его, хотя очень хотела, чтобы комдив узнал всю правду.

— Крепко жмет немец? — спросил Богданов.

Шура опять помедлила с ответом, словно ей самой было неизвестно, крепко ли нажимают враги. Она ясно представила себе пробирающиеся в сугробах темные фигурки. Их встречал редкий прицельный огонь, и в заметенных оврагах бойцы штыками закалывали баварцев. Осыпались потревоженные лапы елей, и снег бесшумно покрывал убитых. Атаки следовали одна за другой, перемежаясь огневыми налетами.

— Наседает немец? — повторил Богданов.

— Ох, и жмет! — выпалила Шура и, ужаснувшись своей смелости, замолчала.

— А вы его по зубам, — сказал комдив, слабо улыбнувшись.

— Ну да…

— Иначе нам нельзя, — заметил Богданов.

— Ага… — сказала Шура.

Полковник не находил, видимо, чрезмерным напряжение этого боя. А если так полагал комдив, значит так оно и было.

— Потери большие? — спросил Богданов.

— Есть потери…

— Без потерь не бывает, — сказал комдив.

— Это точно.

— НЗ уже съели?

— Концентраты съели. Когда я уходила, делили сухари.

— Можно и на сухарях прожить, — строго сказал комдив.

— Ну да…

— Бобылев живой? — спросил Машков, приветливо глядя на девушку.

— Раненный Бобылев, — ответила Шура.

— Тяжело?

— В голову…

— Кто ж у вас теперь по политчасти?

— Старший лейтенант Стрельников.

— Долго пробиралась к нам? — спросил комдив.

Шура была четвертым связным, посланным от капитана Подласкина, и единственным, сумевшим дойти до штаба. Усилия, потребовавшиеся для этого, оказались, однако, в пределах ее возможностей, и девушка не догадывалась, что совершила подвиг. Она не подозревала даже, что доставила чувство облегчения людям, перед которыми отчитывалась в выполнении боевого приказа. Теперь она почти испугалась упрека в медлительности там, где ею готовы были восхищаться. В поисках оправдания Шура мгновенно припомнила безлунную ветреную ночь, убитого немецкого постового и снег, доходивший до пояса. Обливаясь потом, Шура прокладывала себе путь; лицо ее покрылось ледяной коркой. Сухая поземка носилась в воздухе, слепила и резала глаза. Разведчица долго лежала в кустах, наблюдая за шоссе, по которому пробегали черные немецкие машины. Она пересекла дорогу за спиной шофера, чинившего заглохший мотор, и в мелколесье отстрелялась от погони. Потом снова продиралась целиной и переползала сугробы.

— Всю ночь шла, — хмуро сказала Шура, — Дорога проскочить трудно.

— Много немцев видела? — спросил комдив.

— Не очень…

— Товарищ полковник, разрешите… — попросил начальник штаба. Он уже вернулся в сопровождении Столетова и некоторое время молча слушал.

— Пожалуйста, — сказал комдив.

Шура повернулась к Веснину, и глаза ее снова начали немного косить. Начальник штаба задал несколько вопросов о движении на шоссе в тылу противника. Беляева отвечала односложно, скованная волнением, сознавая свою неловкость и преувеличивая ее последствия. Потом к ней обратился Столетов, интересовавшийся численностью неприятеля и его дислокацией. Шура замолчала, удрученная своим незнанием, хотя задача ее ограничивалась установлением связи, и это было ясно для всех. Девушка испугалась, и лицо ее стало замкнутым. Будто издалека — она услышала голос комдива:

— Умаялся, ефрейтор?

Не почувствовав ласковой интонации, Шура поспешно ответила:

— Что вы, товарищ полковник…

— Замерзла, поди?

— Нет, — решительно сказала девушка.

Строгость к себе самой возрастала у нее по мере того, как обстоятельства становились более трудными. Испытания, выпадавшие на долю девушки, были обычными и поэтому не заслуживали внимания, в то время как сделанное другими и технически недоступное Шуре казалось ей плодом поразительного умения или высоких духовных качеств. Девушка робела перед большими командирами не потому, что боялась взыскания, но их мужество представлялось ей настолько превосходящим ее собственное, насколько выше по положению стояли эти люди.