Ошибка авеянцев - Марина Александровна Жаркова

Мне его слова показались такими глупыми и не подходящими для возраста такого парня, как он, и, вследствие этого, он предстал перед моими глазами очень беззащитным и слабым созданием. Мне захотелось приободрить его, поэтому я опять разулыбалась в ответ. Беззащитный художник сам расплылся в счастливой улыбке, после чего спросил меня:

– Меня зовут Ли́ра, а тебя как?

– Ама́йа или А́йа, как тебе больше нравится! – тихо ответила я, после чего поспешно добавила: – Извини, Лира, но мне сейчас некогда с тобой вести беседу, я и так с тобой что-то разговорилась! Мы с тобой ещё как-нибудь в другой раз поговорим, хорошо?

– Хорошо, Амайа!

И Лира во второй раз улыбнулся мне своей счастливой улыбкой, которая почему-то стала меня очень сильно раздражать. Я нахмурилась и отвернулась от него. Мне не надо было куда-то спешить, но я не хотела находиться так долго рядом с этим художником. Он вызывал во мне столь противоречивые чувства, что терпеть их у меня больше не было сил. Я ушла в свою комнату и села молча у окна, не обращая ни на кого и ни на что внимания, и я снова, как и каждый день до встречи с Лирой, «покинула пески»…

X

Все последующие дни мы проходили обследование, сдавали анализы. Зачем это надо было? Всё это только утомляло и без того утомлённых горем больных. Не знаю зачем, но нам давали каждый день какие-то лекарства, быть может, чтобы оттянуть время смерти?!

Когда, наконец, кончились бесконечные визиты врачей, нас опять выгнали гулять на чистый свежий окрайнский воздух. И я впервые поймала себя на том, что невольно ищу глазами своего очень странного собеседника.

Везде и повсюду я искала черноволосого синеглазого парнишку с его мечтательной блуждающей улыбкой. «Действительно, – подумала я, – Лира – настоящий художник!». Об этом говорило всё: его поведение, внешность, мимика, его сверхчувствительность и, как мне показалось, влюбчивость. «Не мог же говорить мне такие слова невлюблённый венорец? Хотя он художник, и всё этим сказано!» – подвела итог я. Честно говоря, меня это немного отталкивало. Мне не было до его любви никакого дела с самого начала нашей встречи. Он до сих пор вызывал во мне гнев и грусть, но с каждым днём мысль о нём всё больше и больше располагала к себе. Я поняла для себя одно: когда я разговаривала с Лирой, я возвращалась на пески, и может поэтому я так хотела увидеть его – мне просто хотелось ненадолго почувствовать жизнь! Я уже давно была где-то совсем в другом месте, но не на песках.

Но за всю свою прогулку я так и не встретила своего художника.

После обеда я вышла в больничный коридор. Прогуливаясь, я, как всегда, разглядывала цветы на подоконниках. Мысли мои опять парили где-то далеко от песков, но знакомое прикосновение руки заставило меня вздрогнуть. И я опять почувствовала нарастающей во мне гнев.

– Ты не видишь, Лира, что пугаешь меня своими неожиданными прикосновениями! Ты ведёшь себя очень глупо и эгоистично! – посмотрела я на Лиру своими, знакомыми ему до боли, красными от злости глазами.

– Извини, Амайа, я не хотел! – серьёзно, немного с грустью посмотрел на меня провинившийся. – Больше не буду тебя тревожить, раз я тебе так противен!

Он отвернулся и пошёл от меня прочь.

Через пол часа после его ухода я винила себя за грубость с этим, как я поздно осознала, милым, добрым юношей. Я была не права. Но я не долго убивалась по этому поводу – в очередной раз впала в продолжительную тяжёлую депрессию из-за потери моих родителей.

Я молча села на стул возле подоконника и начала смотреть в окно. Когда на улице потемнело, я захотела было уже уходить, чтобы отправиться в свою комнату, но не для того, чтобы заснуть там. Я прекрасно знала, что я буду сидеть на кровати и опять молча смотреть в окно, как я это делал каждую ночь.

Так вот, только я захотела подняться со стула, как услышала шум пододвигающегося ко мне стула.

– Что с тобой, Амайа? – услышала я взади себя. – Ты уже пять часов сидишь здесь, не шевельнувшись, молча уставившись в одну точку. Ты ведь не наблюдаешь за теми пыльными дорогами, что так хорошо видны в окне! Всё это время тебя здесь не было, была только твоя пустая оболочка. Как бы я не был тебе противен, я желаю тебе только добра и хочу помочь, я ведь вижу – тебе плохо! Хочешь – можешь не разговаривать со мной, а хочешь – поговори со мной, и тогда тебе станет намного легче! Я – хороший слушатель!

Я отрешённо посмотрела на Лира своими большими грустными глазами, так я до этого смотрела на всех, кроме него. Его мои глаза так поразили, что он тихо положил свою руку на мою, лежавшую на моём правом колене, и также тихо сказал мне:

– Можешь ничего не говорить! – на время задумался юноша, а потом опять продолжил. – Я очень хочу стать твоим другом, а ты мне этого не позволяешь! Я был бы счастлив быть с тобой в трудные минуты, оберегать тебя, насколько это возможно. Ты не думай, я не навязываюсь тебе. Ты боишься меня? Нет, не надо, не отвечай! Я знаю, ты думаешь, я влюблён в тебя. Но это не так! Я просто художник, понимаешь? Моя речь, моё поведение всегда эмоциональны, не зависимо от того душевного состояния, в котором я нахожусь! Я не буду докучать тебе, обещаю! Позволь мне ходить за тобой тенью. Я сам не понимаю почему, но мне так хочется помочь кому-то, особенно, если этот «кто-то» – ты, Амайа, затерявшийся ангел в песках!

Его слова я хорошо запомнила, потому что вновь ощутила пески под ногами и вкус к жизни. Я дала Лире себя не только поднять со стула, но и, словно уставшего от будничной суеты ребёнка, донести на руках до кровати.

XI

Вот уже целая неделя, как меня оберегает мой новоиспечённый друг. Когда я его впервые назвала по имени, он был неподдельно счастлив.

Нас забросили врачи, теперь мы могли свободно каждый день выходить на улицу и помногу часов гулять в парке. Или я, или Лира находили друг друга, чаще всего он меня! На подоконнике возле моей кровати, возле чайной разы на стуле, на траве в парке мой друг рассказывал мне разные интересные истории, а я внимательно слушала его. Но моё лицо не веселело, и это сильно печалило художника, но он не сдавался, продолжал борьбу за возможность увидеть огонёк счастья в моих