Игры судьбы - Любовь Матвеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока были силы, люди работали много и тяжело, а когда приходила старость – это был лишний рот в семье, и шли старики побираться. Такова была суровая правда жизни. Сейчас даже трудно себе представить, чтобы восьмидесяти – девяностолетние старики в ветхой, как сито, одежде из домотканой материи летом и зимой ходили из села в село, иногда покрывая очень большие расстояния, нищенствовали.
– На Пасху мама с бабой, бывало, напекут большой таз булочек и раздают нищим. Булочки кончатся, а нищие всё идут, идут… С одеждой было особенно плохо, шили её больше из самодельной ткани, из своего полотна. Овечья шерсть шла на изготовление сукна. На зиму женщины вязали носки до колен, а выше под юбкой ничего не было – не принято было ни в Ильинке, где жили киевские хохлы, ни в соседнем с нами селе, где жили донские.
Так заведено было до самой Отечественной войны. А ведь зимы в наших местах жестокие! Бывало, поедут бабы на санях за сеном или соломой в поле – все коленки от мороза полопаются! И тут мы узнали, – продолжает вспоминать Пелагея Васильевна, – что переселенцы с Волги – самарские женщины – носят чулки и… штаны. Стали тогда мы, молодые, тоже вязать себе тёплые штаны да носить тайком от родителей. Вот такая дикость была! – вместе со мной удивляется моя собеседница.
– Купить же одежду было не на что. Уж на что невест старались приодеть, а и у них – девушек на выданье – редко у какой было по три плохоньких платочка на голову. Стоили они тогда десять копеек! – старушка улыбается, и в этой улыбке отражается мудрость опыта всех ста лет её жизни.
– Дикость была и в другом, – продолжает моя собеседница. – Что в мире делалось, мы тогда не знали. Даже желающим не разрешали выписывать газеты, получали их только поп да учитель. Пока дождутся оказии, чтобы привезти их из города на лошади, да пока найдут время прочитать, пока весть
от одного до другого человека дойдёт – все новости устаревали. И про революцию узнали не сразу, краем уха услышали, но не поняли. А когда в Японии произошло страшное землетрясение, большая часть суши ушла под воду с огромным количеством жертв и весь мир ужасался, в Ильинке об этом
узнали только через полгода…
В 1918 году пришло время и Пелагее выйти замуж – вышла. Через
два года муж умер, не оставив о себе ни особых сожалений, ни детей. Мать Прасковья радовалась, что дочь выдалась в батькину породу – у тех много детей не бывало, а то и не было вовсе. В то время это было большое преимущество!
А потом наступила чёрная дата: 3 мая 1919 года. Эту дату навсегда запомнили все «ильинцы». Некая односельчанка по фамилии Марчихина ночью в бане гнала самогон, утром на тарелке понесла в дом уголёк печь растопить – спички надо было экономить. А его ветром возьми и сдуй! На дворе нечисто было, солома под ногами загорелась моментально. А день жаркий, ветреный, пожар очень быстро стал распространяться по селу – все постройки-то деревянные, крыши-то из камыша и соломы. Больше ста домов сгорели в одно мгновение – четвёртая часть села!
Хорошо ещё, что было уже семь часов утра – люди на ногах, скот и птица – у Ишима. По сухой траве огонь пошёл дальше в степь, в сторону Александровки, что в семи километрах от Ильинки. Там все выехали в поле, чтобы не допустить огонь до своих домов. После этого пожара словно всё сразу рухнуло – кончилось благосостояние, начались болезни, голод, в село вошёл Колчак…
Кто скрывался от мобилизации белые расстреливали, и это
было не самое страшное. Брата Андрея, которому к тому времени было тридцать четыре года, вместе с другими односельчанами ЖИВЫМИ закопали в землю. Яму для себя они рыли сами… Вот тебе и революция…
В двадцать лет от холеры умерла Параша, наша грамотейка. Не выдержав всех утрат и ударов судьбы, в 1922 году умерли мать с отцом – обоим было всего по шестьдесят семь лет. Баба Горпина поехала «умирать» на Украину, но прожила ещё долго.
А наша героиня Пелагея опять осталась за старшую – надо было
младших сестёр и братьев доводить до ума. Вокруг свирепствовали голод, тиф, больные редко выздоравливали, врачей не было. Смертность намного превышала рождаемость. Ближайший медработник – фельдшер в Явленке, фамилия его была Кац. Заболев сам туберкулёзом, он поехал в Москву
лечиться и там умер… Но понемногу всё наладилось. Купили корову, дети подрастали, Пелагея о личной жизни и не думала, да и женихам взяться было неоткуда – молодых мужчин в селе совсем не было.
– Вдруг узнаём, – снова трогая меня за плечо, вспоминает
Пелагея Васильевна, – приехал в наше село какой-то военный в чине капитана. Занимается подготовкой молодёжи к армии – село-то казачье! Умный, грамотный, красивый! Невесты наши заволновались, стали принаряживаться.
– Не знаю, где он меня увидел, только однажды приходит – и сразу свататься! Я не ожидала – ни сном ни духом, и отказала ему. – Не верю глазам – У СТОЛЕТНЕЙ ЖЕНЩИНЫ ОТ ПРИЯТНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ РОЗОВЕЮТ ЩЁКИ, вот она – власть любви! А собеседница продолжает:
– Как-то сидим вечером дома, за окном молодёжь песни распевает, гуляют, гармошка играет. Всё это – не для меня, я уж на себе крест поставила, да и надеть в люди нечего. Вдруг стук в дверь. Заходит приезжий капитан с двумя товарищами, поставили на стол четверть самогона, сели. Что
делать? Принесла я квашеной капусты, картошку холодную поставила, выпили. Опять он о женитьбе речь заводит. Ну как его при людях обижать, тем более – выпроваживать? Я уж к тому времени присматриваться к нему начала, думать о нём – к первому-то мужу у меня никаких чувств не было.
Так и остался Сергей Никифорович Личман у нас…
Немного помолчав, Пелагея Васильевна продолжила:
– И прожили мы с ним ни много ни мало – шестьдесят годочков. Оказалась я всё-таки материнской породы, – смущённо улыбается она, – восьмерых родила! Вырастили до взрослых лет пятерых. Всем дали образование, все в люди вышли. Алексей наш был редактором в газете, Василий – бухгалтером в облфо, Ольга – районный зоотехник, Мария – специалист по молоку. Каждый год добавляются
