В ожидании суда - Грей Роллинс

– Постоянно.

– Вы и сильны, и слабы одновременно.

– И поэтому, когда я увидел Гренабелосо и бесу, я действовал, как стая охотников, защищая представителя собственного вида от хищника.

– Потому что у бесы могла оказаться глина, которую он в знак благодарности мог дать тебе в будущем, если она тебе понадобится.

– Правильно. Но можно также сказать, что я действовал просто в силу предрассудка: существо, стоящее на двух ногах, должно оказаться подобным мне.

– Тогда ты не мог быть таким дальновидным.

– Это правда.

– И все же ты смог научиться предвидеть. Я замечаю это.

– Верно, я пытаюсь научиться смотреть в будущее.

– А другие люди? Ваша контактная группа не может быть тем, на что она претендует. Они совершенно не умеют смотреть в будущее. Они не видят ничего дальше настоящего момента. Мы ждем человека, который бы мог предвидеть, а его все нет.

– Но, Хреса, это действительно контактная группа.

– Разве это возможно? Они должны лучше всех предвидеть, но они не представляют даже самых ближайших последствий! Более отдаленных последствий они тоже не видят. Они… Я не могу этого сказать: нельзя говорить так даже о представителях своего вида, а о людях - тем более.

Прекрасно понимая, что наш с Хресой разговор будет известен контактной группе, я все же решил пренебречь осторожностью. Я разделял разочарование ональби, поскольку мне приходилось гораздо хуже, чем ему.

– Хреса… я кое-что хотел тебе сказать… И после этого у меня, наверное, будут неприятности. Контактная группа состоит из политиков. Компьютер знает это слово?

– Избранные чиновники, которые определяют существование группы подопечных особей.

– В общем, да, но здесь не все следует понимать прямо. Ты знаешь, что у людей бывает профессия. Профессия - это как функция, в которой человек специализируется, у каждого своя специальность, и каждый наиболее эффективно выполняет свою работу.

– У нас есть работа. Мы тоже специализируемся. Мне это понятно.

– Нам платят за нашу работу. Это позволяет нам…

– А! Деньги! Замечательная идея. Такая многосторонняя, такая изменчивая. Наша система больше похожа на то, что вы называете бартером. Нас очень интересует ваша идея денег.

– И ты понимаешь, что политикам платят.

– Борьба за деньги. Да. Великолепный процесс. Это значит, что те люди, которые работают политиками, стремятся сделать свою работу как можно лучше, чтобы получить как можно больше денег?

– Знаешь, по идее так и должно быть, но так не получается. Отчасти из-за того, что трудно найти способ объективно оценивать работу политика. У нас государством управляют не те, кто делает это лучше всех. Другими словами, они не хороши как политики.

– Но ведь система оценки - это не проблема. Вы платите музыкантам за то, что они играют. Насколько хорошо они играют - это оценка субъективная, ведь правда? Тем не менее вы в состоянии решить, кто вам нравится. А для объективной оценки просто надо подождать, а затем оценить, насколько правильны были принятые политиками решения.

– Хм, может быть, это труднее понять, чем я думал. Давай обратимся к идее рекламы. Политики рекламируют свою хорошую работу.

– Да? Тогда здесь нет сложностей. Можно найти политика, который работает лучше всех. Тогда вы выбираете его, и он зарабатывает больше денег. Так?

Я сокрушенно покачал головой.

– Есть еще одна вещь. Люди не всегда говорят правду. Поэтому трудно сказать, действительно ли политик хорошо работает, ведь он может солгать в своей рекламе. Чем лучше звучит реклама, тем больше вероятность, что он будет избран. В основном, их выбирают не потому, насколько удачно они управляют, а потому, насколько ловко они лгут.

Глупо, конечно, проецировать человеческие эмоции на инопланетян, но готов поклясться, что Хреса был ошеломлен. Он попытался сказать что-то, но не смог. Дожидаясь, пока он соберется с мыслями, я развлекался тем, что представлял себе лица членов контактной группы, обнаруживших, что я проделал с их раздутым и взлелеянным самолюбием.

Я подумал, не пора ли мне подать документы, чтобы стать гражданином государства ональби, хотя бы вплоть до исполнения смертного приговора.

Члены контактной группы, несмотря на мое невысокое мнение о них, обладали большой властью: в определенной ситуации они могли снять с должности даже капитана. Они могли бы поджарить меня в масле и разрезать на мелкие кусочки, оставив их на усмотрение ональби. Сказать, что я рисковал своей головой, было бы явным преуменьшением.

Наконец Хреса пришел в себя.

– А вы не советуетесь с…

Здесь компьютер оказался не в состоянии перевести слово; оно просто прозвучало. Это слово было «анваби».

– Попробуй еще раз, Хреса. Не получается.

После нескольких попыток мы были вынуждены признать поражение. Обидно, потому что Хреса придавал большое значение этому понятию, но для ональби оно было настолько обычным, что прежде ему никогда не приходилось объяснять его смысл.

От меня было мало толку. Я промерз до костей и не переставая дрожал. Как ни содержателен был разговор, пора было возвращаться в хижину, к теплому очагу, иначе ональби уже не пришлось бы беспокоиться о том, как меня казнить.

Мы распрощались. Хреса пообещал мне подбросить топлива для очага.

Я совсем обессилел, и, когда перебирался через гребень, руки разжались, и я полетел вниз по склону долины.

Хреса не мог прийти мне на помощь. Ональби не умеют ходить по наклонной плоскости. Надо сказать, что мое узилище, совершенно надежное для ональби, для человека оказалось чисто символическим, доказательством чему служили мои частые визиты на гребень кальдеры.

Единственное, что Хреса мог сделать, это позвать на помощь через компьютер. Появились несколько ональби, но в данных обстоятельствах они могли быть лишь наблюдателями. По счастью, довольно скоро прибыли люди и не без труда спустились к тому месту, где я лежал. Меня торопливо осмотрели и пришли к выводу, что я сломал руку, ногу и, возможно, ребро, а ко всему этому получил множество ушибов, царапин и прочих повреждений. Я терпел осмотр со стойкостью, на какую только был способен. Когда стойкость иссякла, я начал издавать стоны. На обратном пути к хижине я перестал стонать и на нестерпимую боль реагировал только ругательствами.

Доктор по имени Лэмон явно был человеком опытным. Пока доктор штопал меня, Хикок в течение 10 - 15 минут безуспешно пытался раздуть огонь. Лэмону надоело беспрерывно наталкиваться в тесной хижине на Хикока, и, выгнав незадачливого истопника, он быстро развел огонь сам. Затем снова вернулся ко мне, оставив Хикока снаружи морозить нос и прочие части тела. Поскольку Хикок был для меня не слишком желанным гостем, мое уважение к Лэмону возросло. Док еще некоторое время возился со мной, потом сказал, что теперь все в относительном порядке. Он предложил перевести меня в медицинский отсек корабля, но я ответил, что останусь там, куда определили меня ональби, и что прецедент слишком серьезен. Доктор явно был недоволен, но настаивать не стал.