Планета-волчок. Рассказы и сказки - Кайркелды Руспаев

Людмила Петровна терпела, терпела, и не утерпела. Она резко отчитала парня и девушку перед тем, как сойти на своей остановке. Парочка тоже сошла и двинулась следом. Людмила Петровна прибавила ходу, когда оказалась в неосвещенном переулке, с одной стороны которого тянулся пустырь.

Преследователи явно хотели настичь ее. Учительница побежала, проклиная себя за то, что не сдержалась и влезла в конфликт, который ее не касался. У нее не было сомнений насчет намерений «влюбленных». Задыхаясь, она вбежала в свой подъезд и обернулась. Преследователи влетели следом и остановились, как вкопанные – это были опять же ее ученики!

– Людмила Петровна?! – удивились они и добавили, извиняясь, – Простите, мы не знали, что это вы.

– Какая разница кто? – только и смогла вымолвить их учительница, опускаясь без сил на нижнюю ступеньку лестничного марша.

Она долго сидела так. Услышав, что кто-то спускается, поднялась и побрела к себе. Войдя, упала в кресло, не зажигая света. В душе ее царил мрак. Ей стало до того невмоготу в этой холодной, темной и безлюдной квартире, что пришлось включить телевизор, чтобы хоть слышать человеческие голоса.

Шла трансляция вручения государственных премий. Людмила Петровна тупо уставилась на экран, где высокий чин вручал награды. Она подняла бровь, когда под юпитерами появился ее бывший ученик. Людмила Петровна сразу узнала его, хотя прошло столько лет. Данияр был не самым лучшим ее учеником и, несмотря на то, что писал неплохие сочинения, вызванный к доске, всегда что-то мямлил, отчего часто получал тройки. И вот, пожалуйста – госпремия по литературе!

После церемонии состоялась пресс-конференция.

– Скажите, кто был первым вашим наставником? – спросил нового лауреата корреспондент первого канала, – Вы можете назвать человека, оказавшего влияние на вас, толкнувшего к этой стезе?

– Да, – отвечал Данияр, глядя прямо с экрана, – Этот человек – учительница литературы Людмила Петровна.

– Говорят, вы получали тройки по этому предмету. Это правда?

Данияр кивнул и улыбнулся.

– Дело в том, что я был влюблен в свою учительницу и всегда терялся, когда она ко мне обращалась или вызывала к доске. Она не разделяла моих чувств и ставила тройки.

Людмила Петровна заплакала. Это был черный, гнусный день, но на его исходе в обледенелую душу учительницы проник яркий, светлый луч и вмиг согрел ее.

– Неправда, – шептала Людмила Петровна, бессильная остановить потока из глаз, – Неправда! Я любила тебя. Я вас всех любила!

Единокровный брат

К 70 – летию Великой Победы!

Посвящается интернационализму, благодаря которому и был побежден нацизм.

Кровопролитный бой стих внезапно; может быть, короткая передышка. Обеим сторонам нужно перевести дух, собрать убитых, раненых, подкрепиться. Нашим собирать нечего – наши все тут, в окопах, в траншеях, и убитые, и раненые. Это противник ползает сейчас по нейтральной полосе, унося своих после неудавшейся атаки, но по неписаному закону войны наши пулеметы молчат.

– Рысбаев, оттащи Лаврова в медсанбат! – рявкнул командир и прошел, не задерживаясь, по своим бесконечным делам.

Что с другом?! Ведь еще минуту назад его пулемет бил не переставая. Я бросился за зигзаг траншеи и увидел уткнувшегося к своему оружию пулеметчика. Мгновение, и он осмотрен, вроде бы ничего, рана не смертельная – пулевое ранение, в грудь навылет. Перевязочный пакет разорван, тампон на входное отверстие, другой на выходное, быстрая, ставшая привычной перевязка; Лаврова на «горб» и, полусогнувшись, семеню в тыл.

Вот и медсанбат. Он расположен в глубокой и тесной расщелине, затянутой масксеткой и представляет собой ряд потрепанных и выгоревших палаток. Я прямо к операционной. Перед самой палаткой стоят носилки на каталках; я с облегчением скидываю на одни из них Лаврова и бросаю быстрый взгляд на его хмурое лицо. Обычное его выражение. Друг без сознания, но насколько я понимаю, дела его далеко не швах. Но нужно и поторопиться. И я ломлюсь со своей каталкой в «дверь» операционной. Оттуда высовывается усталое лицо санитара.

– Воин, погодь минутку, – просит-приказывает он, отталкивая каталку, и я невольно пячусь.

Слышу возню сзади и оглядываюсь – какой-то крепыш волочет на себе здоровенного верзилу, подходит к другой каталке и насколько возможно бережно укладывает на носилки. Я успеваю подсобить, поддержав верзилу за плечи. Бросаю оценивающий взгляд… да-а, досталось ему. Тоже в грудь. Но она у него, видимо, попросту разворочена и теперь на ней высится многослойная повязка.

– Следующий! – слышится голос из палатки, и каталка крепыша успевает вкатиться чуточку раньше моей.

– Эй, земеля! Куда без очереди?!

Я хватаю крепыша за плечо и резко дергаю назад. Тот поворачивается и, недолго думая, бьет меня в лицо. Удар не то чтобы нокаутирующий, но чувствительный. Я покачнулся и устоял; сделал ответный выпад, но тут же должен был остановить свой кулак. Как трудно отвести чужой удар, но насколько трудней задержать свой собственный! Мой свирепый взгляд успел заметить что-то женское в задубелом от солнца и ветров лице крепыша.

– Баба?.. – пробормотал я, пропуская каталку с белобрысым верзилой с развороченной грудью. Верзилу приняли, а «крепыша» выставили. Она достала дрожащими пальцами папиросу из смятой пачки и отвернулась, закуривая. Я молчал. «Ох, и всыпал бы тебе по первое число, будь ты мужиком!», – сердито думал я, глядя ей в профиль. «Но ведь ее верзила плох, – оправдывал я ее минуту спустя, – Мой-то еще держится». Тем более, что Лавров уже очнулся и даже попытался улыбнуться.

Конец ознакомительного фрагмента.