Ах, кабы на цветы - да не морозы - Елена Катасонова

Иногда, утомленные и счастливые, мы засыпали, насладившись друг другом и во сне чувствуя нашу близость, свежесть ветра, прощальный жар солнца. Мы не слушали радио, не ходили в кино и не покупали газет. Каждый привез из Москвы по книжке, вначале мы их даже таскали в пляжной сумке. Но чужая жизнь не могла нас увлечь - так велико было поглощение собственной.

Летние кафе с концом сезона позакрывались, полотняные их стены парусами хлопали на ветру - команды покинули шхуны. Днем мы пробавлялись чаем и бутербродами, а по вечерам добирали в гостиничном ресторане. Там же ужинали киношники. Мы заметили одного немолодого уже актера - иногда он бросал на нас быстрые профессиональные взгляды, - почему-то он казался таким одиноким, и мы жалели его от всей души, которая здесь, в Паланге, у нас стала общей.

Садилось солнце, но темнота не обрушивалась, как на юге, обвалом, и долго еще светились, медленно изменяясь, серебристое море и белый песок. Надев теплые куртки, мы молча шли вдоль берега, ловя последние краски солнца, отраженные морем. Песок поскрипывал под ногами, все меркло, тускнело, покрывалось пеплом. Природа таинственно затихала, вечность окружала нас.

- Смотри-ка. - Вадим нагнулся и поднял запутавшуюся в водорослях желтую застывшую капельку. - Янтарь. Это тебе от моря, на память.

Крошечный осколок моего счастья лежит у меня в коробочке вместо кольца. Вот он, передо мной, его можно потрогать, взять в руки, значит, все было на самом деле.

Накануне отъезда мы заказали вина и поставили на стол цветы. Вадиму было тоже грустно, хоть он и не признавался.

- Ну что ты! - бодро сказал он. - Теперь мы всегда будем ездить в Палангу. И всегда в сентябре, это ты хорошо придумала.

Всегда... Никогда... Эти два слова не принадлежат человеку, хотя все только и делают, что их произносят... Я опустила голову, а когда подняла, то увидела, что через весь зал к нам идет старый актер - тот самый, что поглядывал на нас эти две недели.

- Разрешите? - Он держал в руке бокал вина. - Вижу, вы уезжаете?

Он поставил бокал на стол, отодвинул стул, сел.

- Позвольте мне, старику, выпить за вас? Давно не встречал я таких, как вы, - так друг другом наполненных. За вас!

Он залпом выпил вино, хмуро посмотрел на Вадима и вдруг, прищурившись, погрозил ему пальцем.

- Только не вздумайте расставаться.

- Почему мы должны расстаться? - пробормотала я.

- Не знаю. - Его поставленный актерский голос гудел на бархатных низких регистрах. - В таких случаях почему-то всегда расстаются.

Он сказал так, встал, слегка поклонился и пошел за свой столик прямой, строгий, высоко и надменно держа гордую голову. Я испуганно и враждебно смотрела ему вслед, а Вадим засмеялся, накрыл мою руку своей "Чудак!" - но я видела, что ему тоже не по себе.

Нет, конечно, ни о каком расставании мы и не помышляли, не могли его себе даже представить! Одним мгновением пролетела призрачная светлая ночь, а утром мы побежали прощаться с морем. Сняв кроссовки, подвернув брюки повыше, мужественно вошли в ледяную прозрачную воду и бросили по монете чтобы вернуться сюда, вернуться! - а потом поехали на вокзал.

Стоя у вагонного окна, удаляясь все дальше от нашего рая, мы, конечно, грустили, только совсем немного: ведь мы были вместе, все еще вместе! Мы наперебой вспоминали всякую всячину: как морочили голову бдительной толстой дежурной, уволакивая на пляж покрывало, как взяли на прокормление приставшего к нам в первый же день щенка, а уезжая, доверили его актеру хмурый старик нежно прижал к себе пушистый комочек, - как гуляли в огромном палангском парке с его таинственными подсветами и деревянными скульптурами, искусно спрятанными в деревьях.

Наконец-то дошла очередь до рекламных проспектов, купленных по приезде в Палангу. Мы сидели рядом, Вадим обнимал меня за плечи, и, покачиваясь в этом стремительном, чистом, с иголочки, поезде, мы изучали нашу Палангу теперь уже отстраненно, на будущее. Мы ни словом не обмолвились об актере, хотя оба без конца думали о его словах, даже колеса выстукивали: "Не расставайтесь... Не расставайтесь..."

С нарочитой уверенностью мы собирались на будущий год пойти туда-то и посмотреть то-то, а колеса насмешливо, ритмично стучали: "Никогда, никогда... Не судьба, не судьба..."

Она, моя судьба, ждала меня дома. Не успела и сунуть ключ в скважину, как дверь распахнулась и передо мной предстал Митя собственной персоной.

- " - Митя! - обрадовалась я. - Митька! Получил все-таки мою открытку? Что ж ты не отвечал, Митя?

- Мамочка, я не один, - сказал сын и мягко высвободился из моих объятий.

- Ах, тут и Галя?

Заранее радуясь милой девочке - я и подарок ей привезла! - я шагнула в комнату. На моей тахте сидела блондинка с длинными ногами и перламутровым маникюром и спокойно курила. Она даже не встала, когда я вошла, правда, сигарету изо рта вынула. В пепельнице громоздились окурки.

- Познакомься, мам, это Люся, - чуть напряженно сказал Митя. - Я тебе потом все объясню.

Но мне и так все было ясно. Как была, в куртке и сапогах, я тяжело опустилась на стул.

- А как же Галя?

- Да все о'кей, не волнуйся, - небрежно отмахнулся Митя, и меня полоснула острая к нему ненависть. - Все о'кей, мать: подали на развод.

- Ясно, - еле выговорила я, потому что губы стали какими-то деревянными, не моими.

- Мы поживем пока в маленькой комнате, не возражаешь? Вообще-то мы что-нибудь снимем...

***

Кто-нибудь знает, что в таких случаях может сделать мать? Если знаете, то скажите, не таите в себе - Нобелевская премия вам обеспечена.

- Митя, зайди ко мне, - безнадежно попросила я" но они зашли вместе.

- У меня от Люси секретов нет, - гордясь собой, объявил Митя. А я-то думала, он у меня взрослый!

- Да вы не волнуйтесь, Татьяна Васильевна, - протянула Люся, прикуривая от старой новую сигарету. - У них ведь даже детей нет.

Я посмотрела в ее кошачьи глаза - большие, зеленоватые, поднятые к вискам, или это грим делает их такими? - и поняла, что надежды на милосердие нет.

Тем не менее попыталась.

- Разве только в детях дело?

- А в чем?

Что-то похожее на любопытство мелькнуло в холодных глазах.

- Наверное, в чувствах, - запинаясь выговорила я старомодное слово.

Люся засмеялась, и я задохнулась от гнева.

- Они любят друг друга.

Я ее уже не щадила, но Люся ни капельки не расстроилась.

- Любили, - спокойно поправила она меня.

- А ты что скажешь? - обратилась я к сыну, молча стоявшему в сторонке. Похоже, он предоставил решать его проблемы женщинам, как это сейчас водится.

Скучая, он пожал плечами:

- Да ладно, мам, тебе-то что?

- Как что? Как - что? - закричала я.

Люся с некоторым недоумением взглянула на Митю.

Он взял ее за руку, и они плечом к плечу вышли из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Так в моем доме поселилась Люся, и у меня просто не стало дома. Она работала в каком-то НИИ - кажется" педагогики, - но на работу ходила нечасто, раза два в неделю, часа на три-четыре, не больше. То ли у них у всех таким был режим, то ли она его для себя выбила и все привыкли - не знаю, но ее откровенное, вызывающее безделье сводило меня с ума. Невозможно, когда молодая здоровая женщина вот так ничего не делает! Это просто невыносимо видеть, и я старалась не видеть.

Утром я уходила до их пробуждения. Люся спала всласть, а вместе с ней стал спать до полудня и Митя.

В выходные я успевала наработаться и устать, пока они встанут, в будни же пыталась Митю будить:

- Вставай, пора в институт.

- У нас только две пары, - стонал из-за двери Митя.

- Ну и что? - терялась я, но на этот вопрос мне даже не отвечали, справедливо полагая его риторическим. А скорее всего они уже снова спали с молодой энергией, от души.

- Но тебя выгонят из института! - отчаянно восклицала я. Это был последний мой аргумент.

- Не выгонят, - беспечно откликался Митя.

Потом стали поступать указания - все через него, через Митю.

- Мам, не включай, пожалуйста, радио, нам мешает... Зачем ты ходишь по комнате в сапогах? Ты стучишь каблуками!.. Почему тебе так рано звонят?

Неужели трудно позвонить на работу?

А ведь это звонил Вадим.

- Ташенька, с добрым утром.

И еще что-нибудь ласковое, ободряющее, взамен свидания: встречаться нам стало негде. Теперь я должна была отказаться и от утренних его звонков.

- Чего это ты шепчешь?

- Ребята спят.

Он понял.

Так. Это значит, с жизнью личной, которую наши записные остряки не без оснований прозвали "лишняя жизнь". Что же до моей бесценной архитектуры, то вся она сосредоточилась теперь в Моспроекте - бестолковом, суматошном здании, на втором этаже, где не за страх, а за совесть (и уж конечно, не за зарплату) вкалывала наша группа. Сначала, правда, я побарахталась по-прежнему брала чертежи на дом, особенно перед сдачей проекта, но работать даже в моей комнате было почти невозможно: телевизор в кухне не выключался. Когда бы я ни пришла, Митя с Люсей сидели рядышком на кушетке и с удовольствием смотрели все подряд - от начала и до конца. Мойка была завалена грязными тарелками, на столе громоздились чашки и чайнички - мал мала меньше: Люся любила посуду. Тут же валялись ложки и вилки, лежал надкусанный черствый батон, в масле торчал нож с длинной деревянной ручкой. В этом хаосе мне, конечно, не было места, да и не терпела я хаоса в кухне.