Монастырь (Книга 1) - Баян Ширянов

Майор внешне ничем не выдал своей радости. Любого производителя запрещенных предметов можно было прижать. Отметив для себя чтобы дать наводку своим стукачам поискать сапруновские изделия, Игнат Федорович с ленцой потянулся:

- А где этот Сапрунов сейчас?

- В первой смене. Снять его?

- Не стоит, - поморщился кум. - Но после работы - ко мне его. Ясно?

- Так точно! - Вскочил завхоз и попытался принять стойку "смирно".

- Все, можешь идти.

Котел по-военному повернулся, щелкнув каблуками сапог, и направился к двери.

- Нет, постой!.. - Словно размышляя о чем-то остановил его майор. Он наклонился и извлек из нижнего ящика стола профессионально свернутый газетный кулек. В нем находился килограмм чая, но не только. На самом дне был спрятан мерзавчик трехзвездочного коньяка.

- Держи. Чифирни за упокой.

Котел отрицательно замотал головой, чуя подвох.

- Бери, тебе говорят!

Зек схватил кулек и засунул себе под куртку.

- Теперь - иди!..

Не поблагодарив, Исаков вылетел из кабинета. Майор, уже не скрываясь, усмехнулся. Трусоват парень. Вся его власть держится на привычке зеков к старому, уже откинувшемуся завхозу, да на кулаках. Жаль, в башке пусто. Но ничего, шныри у него опытные, толковые, наставят на путь истинный.

В принципе, Игнат Федорович гораздо больше пользы имел бы от беседы именно с ними. Шмасть и Пепел давно являлись осведомителями кума. Но вызвать их сейчас было бы тактической ошибкой. Ни к чему давать вечно настороженным зекам лишний повод для пересудов.

Если у них будет какая информашка - под вечер эти деятели заявятся сами. А что информашка будет, майор не сомневался.

5.

Воспоминания Кулина.

Тряская бетонка, шедшая от ворот зоны, уперлась в недавно заасфальтированную дорогу. Автобус с бесконвойниками, уже переодетыми в замызганные рабочие робы и фуфайки, свернул и покатил между полей, покрытых прошлогодней стернёй. Прапорщик Сергиенко, или, как все его звали, Серый, сидел рядом с водителем и угрюмо курил, повернувшись к зекам спиной. Выкинув окурок в проносящийся за окном пейзаж, прапор потянулся и закемарил. По идее, он должен был следить за расконвоированными, но, с другой стороны, какой идиот будет выходить на бесконвойку чтобы удариться в бега? За все время службы Серого такого не происходило ни разу и поэтому к своей работе Сергиенко относился как к синекуре, очевидно, сам и не подозревая о существовании такого понятия.

Кулин, задумавшись, сидел у окна, провожая взглядом растворяющуюся в остатках тумана громаду монастыря.

Вот так же, прошлогодней весной, он впервые увидел это сооружение, еще не зная, что за этими стенами обретет одновременно и место жительства, да и работы, на весь остаток своего, относительно небольшого, срока.

Тогда, в средине марта, Кулина пригнали этапом в Хумскую тюрьму. После полутора суток в продуваемом бесчисленными сквозняками столыпинском вагоне, куда зеков запихали как дрова, под завязку, тюремная камера показалась настоящим раем. Из разбитого зарешеченного окошка нещадно дуло, но что одна небольшая дыра в стене по сравнению с уймой щелей в насквозь проржавевшем вагоне для транспортировки спецконтингента?

Камера, в которую бросили этапников, оказалась узким вытянутым помещением по периметру которого шли нары состоящие из единственной неширокой доски. Стены покрывала бетонная "шуба", любое мало-мальски ровную поверхность которой покрывали разнообразные надписи.

Зеки кинули кешеры по нарам и устремились пописать. Параша, большущее вонючее ведро, стояла у двери и к ней немедленно выстроилась очередь. Облегчались по малому сразу двое-трое зеков. Отходили с блаженными улыбками и возвращались к своим мешкам. Курить. У Кулина была заначка табаку, но он присоседился к какому-то мужику и упал на хвоста на его бычок.

Через часа полтора, когда все надписи на стенах были уже изучены и обсуждены, дверь распахнулась и этапников повели в баню. Николай с любопытством крутил головой по сторонам, разглядывая своё новое узилище. Все здесь подозрительно напоминало Бутырку, и кафельные полы, и грязно-зеленые стены, и такие же сводчатые потолки. Лишь коридоры были поуже, да расположение камер несколько непривычное, их двери оказались несколько утоплены в монолитных стенах так, что к каждой вел коротенький, с полметра, проходик.

Однако местная баня совершенно разочаровала Кулина, который уже начинал с благодушием взирать на тюремное благолепие и чистоту. После узкой раздевалки, где зеков заставили сдать все шмотки в прожарку для истребления мустангов, последовало перемещение в душевую. Она оказалась квадратным помещением, где по самому центру, на месте полузабитого стока, стояла гигантская мутная лужа, больше похожая на неглубокое озеро. Мало того, она распространяла вокруг себя пелену удушливого тумана. Причиной этого природы явления были несколько куч хлорки, там и сям разбросанные по душевой.

Зажав в одном кулаке несколько микроскопических долек "хозяйки", а в другом конец мочалки, Николай остановился на входе, легкие сразу обожгла смесь хлора и водяного пара и Кулин закашлялся. Сзади подтолкнули и первый же шаг едва не кончился падением. Кафель оказался настолько скользким, что передвигаться по нему можно было лишь нелепо сгибая колени и ставя ногу сразу на всю ступню.

Осторожно передвигаясь по периметру, Николай нашел свободный рожок душа, наполовину заросший водным камнем, и начал помывку. Горячая вода, почти кипяток, прорываясь сквозь тонкие отверстия, частью лилась вниз, а частью распылялась. Через несколько минут он уже не мог разглядеть в густом паре пальцев на вытянутой руке. По обеим сторонам Кулина, невидимые зеки фырчали, довольно ухали, не обращая внимания на поистине удушливую атмосферу.

Смыв с себя мыльную пену, Николай заторопился к выходу. Там, железной двери, местами ржавой, местами все еще покрытой коричневой краской, уже толпились помывшиеся этапники. Один из них, молодой парень, не выдержав ядовитого тумана, яростно заколотил по железу:

- Открывай!

- Все помылись? - Задумчиво спросили из-за двери.

- Все! - в отчаянии заголосил парень.

- Точно? - осведомился банщик. - А то всех, как есть, в мыле погонят...

- Нет, не все! - заорали из тумана.

- Вот когда все - тогда и стукните...

Пар, вкупе с хлорными испарениями, поднимался к потолку, откуда изредка падал в виде тяжелых, обжигающе холодных капель. Николай, стремясь очистить легкие от разъедающего тумана, немного отошел от зеков, кучкующихся у выхода в ожидании чуда, и присел на корточки. Здесь, внизу, воздух действительно был гораздо чище.

Наконец домылся последний из этапников и зеки замолотили в дверь, вызывая банщика. Но тот, как видно, отлучился по каким-то делам и мужиков выпустили лишь спустя четверть часа непрерывного грохота.

Николай, наполовину оглохший и ослепший, утирая тыльной стороной потной ладони слезящиеся глаза, получил из прожарки свою одежду. Проволочные плечики, на которых висели его вещи, оказались раскаленными и Кулин, несмотря на осторожное с ними обращение, все-таки умудрился несколько раз обжечь пальцы.

Вскоре последовал очередной шмон, зеков выстроили в колонну по двое и повели наверх, в камеры. После недолгого блуждания по узким переходам, после десятка решетчатых дверей, по которым вертухаи, верные своим привычкам, оглушительно стучали железными ключами, этапники попали в уже знакомые жилые коридоры хумской тюрьмы.

Мужиков вызывали по фамилиям и, не особо церемонясь, вдвоём, втроём, запихивали в камеры.

Николая бросили в хату одного. Он бросил свой кешер и матрасовку на пол и, после того, как захлопнулась за ним кованая дверь, произнес, обращаясь в пространство:

- Здорово, мужики!

Мужиков оказалось шестеро. Камера - двенадцатиместной. Шконки, как и в большинстве тюрем, деревянные двухэтажные. Так что, из-за любителей к верхотуре, Николаю даже досталось одно из свободных нижних мест, о чем на Пресне он не мог и мечтать. В Бутырке, правда, он спал снизу, но лишь последний месяц. Все первые полтора года заключения ему приходилось довольствоваться вторым ярусом: хата была переполнена и на освободившуюся престижную шконку всегда находились более достойные желающие.

Здесь, впервые за все время отсидки, Николай почувствовал себя как дома. Конечно, сравнение это было весьма не точным, но как еще назвать ту атмосферу спокойствия и тишины, в которую попал сейчас Кулин?

Обитатели хаты, такие же, как и Николай, этапники, все шли на общий режим. Статьи они имели легкие и Кулин, со своими четырьмя годами, выглядел среди них этаким сверхсрочником. После выяснения обычных вопросов, как звать, за что и на сколько закрыли, сколько и какие лагеря в хумской области, сокамерники отстали, предоставив новичка самому себе.

Целую неделю Николай откровенно наслаждался жизнью. В этой камере он, наконец, смог сформулировать то, чего ему так не хватало в московских изоляторах - одиночества. Осознать, и почувствовать его.