Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

Таким образом, вопрос о том, что теряется в культурном смысле, когда крупный государственный центр заброшен или разрушен, является эмпирическим. Безусловно, эта ситуация оказывает влияние на разделение труда, масштабы торговли и монументальную архитектуру. С другой стороны, вполне вероятно, что культура выживет и будет развиваться во множестве небольших центров, но уже без прежнего государственного диктата. Нельзя идентифицировать культуру только с государственными центрами или с расцветом придворной культуры. Категорически нельзя путать благосостояние населения с масштабами власти царского двора или государственного центра. Подданные древних государств часто отказывались от земледелия и жизни в городских центрах, чтобы не платить налоги и избежать призыва на военную службу, эпидемий и угнетения. С одной точки зрения, они, казалось бы, делали шаг назад – к более примитивным способам существования (собирательство или скотоводство). С другой и более широкой точки зрения, этот шаг позволял избавиться от трудовых и налоговых повинностей, спастись от эпидемий, сменить крепостной гнет на большую свободу и физическую мобильность и, вероятно, даже избежать смерти в бою, т. е. отказ от жизни в государстве воспринимался как освобождение. Это не отрицает того факта, что жизнь за пределами государства была связана с хищничеством и насилием другого типа, но у нас нет права считать отказ от жизни в городском центре погружением в пучину жестокости и насилия.

Нерегулярные циклы объединения и рассеяния населения возвращали исходные хозяйственные практики, которые существовали до первых государств. Например, согласно историческим данным, резкое похолодание и засушливость позднего дриаса вынудили население переселиться на теплые и влажные низменности и создать крупные поселения с большими запасами продовольствия. Напротив, в Месопотамии примерно в 7000 году до н. э. (в конце докерамического неолита А) снижение урожаев и, возможно, болезнь спровоцировали общее рассеяние населения. Учитывая сезонную изменчивость сроков и объемов дождевых осадков, есть основания полагать, что для голодных периодов аграрные народы разработали план действий, который требовал покидать крупные поселения и рассеиваться по местности, пока ситуация не улучшалась[205]. Один исследователь Месопотамии предположил, что понятие «двойственность крестьянства» позволяет преодолеть обычно свято оберегаемую и непроницаемую границу между земледельцами и скотоводами. По аналогии со столь же радикальным предположением Оуэна Латтимора о ханьско-монгольской границе в Китае Адамс считает, что «связь между кочевниками и оседлыми сообществами была дорогой с двусторонним движением: индивиды и группы постоянно перемещались в обоих направлениях этого континуума, реагируя на экологическое и социальное давление»[206]. То, что многие воспринимают как регресс и цивилизационную ересь, при ближайшем рассмотрении оказывается разумным и традиционным инструментом адаптации к изменчивой окружающей среде.

Способы адаптации, предназначенные для выживания в условиях засухи, были характерны для всех оседлых аграрных обществ того периода. Можно назвать их негосударственной подстройкой под окружающую среду, чтобы отличать от эффектов появления государств. Я полагаю, что в эпоху древнейших государств оставление их центра чаще всего было прямым или косвенным следствием государственного строительства. Принимая во внимание беспрецедентную концентрацию зерновых, людей и домашнего скота, а также стимулируемую государством экономическую деятельность в городах, привычным был целый ряд эффектов государственного строительства – истощение, засоление и заиливание почв, наводнения, эпидемии, пожары, малярия: ни один из них в догосударственную эпоху не достигал таких масштабов, а теперь любой из них мог постепенно или внезапно опустошить город и уничтожить государство.

И, наконец, самый важный фактор для целей нашего исследования – это прямая политическая причина гибели государств: политицид! Непомерные налоги, уплачиваемые зерном и трудом, гражданские войны и конфликты правопреемников в столице, межгородские войны, жестокие телесные наказания и злоупотребления властью – все это можно назвать эффектами строительства государства, которые по отдельности или в сочетании могли стать причиной его краха. В государстве, озабоченном, в первую очередь, обретением и сохранением рабочей силы, отток населения из зернового центра и устойчивый паттерн «бегства в горы» и обращения к скотоводству в периоды бедствий могли служить своего рода инструментом гомеостаза. Вероятно, признавая, что его подданные пытаются скрыться, государство принимало позитивные меры, чтобы уменьшить их бремя и предотвратить отток. Однако частота распадов древних государств говорит о том, что подобные сигналы от своих подданных они либо не получали, либо игнорировали.

За распадом государства часто следовал период «темных веков». Как значение слова «крах» заслуживает тщательного критического рассмотрения, так и понятие «темные века» требует уточнения: «темные» для кого и в каком смысле? Темные века столь же повсеместны, как и легендарные пики династической консолидации. Само это понятие часто выступает инструментом пропаганды, с помощью которого проводящая государственную централизацию династия противопоставляет свои достижения тому, что считает разобщенностью и децентрализацией. Называние простого обезлюдения государственного центра и отсутствия монументальных строений и придворных летописей темными веками и приравнивание их к угасанию светоча цивилизации по меньшей мере необоснованно. Действительно, в истории случались периоды, когда вторжения, эпидемии, засухи и наводнения уничтожали тысячи людей и приводили к рассеянию (или закабалению) выживших. К подобным периодам понятие «темные века» подходит в качестве отправной точки анализа. Тем не менее «темнота» эпохи – вопрос эмпирический, а не само собой разумеющийся ярлык. Проблема, с которой сталкиваются историки и археологи, стремящиеся осветить темную эпоху, состоит в том, что наши знания о ней ограниченны, – собственно поэтому она и называется «темными веками». Мы сталкиваемся по крайней мере с двумя препятствиями: во-первых, с исчезновением верхушки городской политической власти, которая занималась самоописанием и самовосхвалением. Чтобы понять, что происходило в тот период, нам нужно вести изыскания на периферии – в маленьких городках, деревнях и на скотоводческих стоянках. Во-вторых, если не исчезает полностью, то истощается кладезь письменных источников и барельефов, и мы оказываемся если не в полной «темноте», то в царстве устной культуры, которую сложно отследить и датировать. Вместо детально документировавшего свою жизнь придворного центра, подобия универсального магазина для историков и археологов, мы получаем фрагментированные, рассредоточенные в пространстве и преимущественно отказавшиеся от самоописаний «темные века».

Согласно общепринятой точке зрения, после «краха» Ура Третьей династии в конце III тысячелетия до н. э. для аллювиальных равнин Шумера начались «темные века», о длительности которых до сих пор ведутся споры. Многие постоянные поселения опустели. «Когда оседлая жизнь еще теплилась, местные летописи и архивы, которые могли бы зафиксировать этот процесс, видимо, уже не велись»[207]. Масштабы запустения не вызывают сомнений: как отметил Брудбэнк, «по одной оценке, население южного Леванта сократилось до Мо или V20 своей прежней численности <…> Большинство крупных поселений опустели, вместо них появилась россыпь крошечных недолговечных стоянок»[208].