Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Когда армия, сопровождаемая не по сезону проливными дождями, следовала через проход Цзюйюн, шестидесятипятилетний военный министр — гражданский чиновник без всякого военного опыта — был уже серьезно ранен, несколько раз упав с коня. Китайцы, которых на протяжении всего пути преследовали зловещие черные тучи, наконец завершили утомительный трехсоткилометровый тринадцатидневный переход на запад к Датуну и оказались на поле, заваленном трупами китайских солдат: то были следы знаменитого сражения, в ходе которого Эсэн разгромил гарнизон Дату на. «Все сердца, — сообщается в хронике похода, — охватил холодок ужаса». В конце концов, после уговоров своих заместителей евнухов отказаться от экспедиции, Ван Чжэнь приказал объявить: поход завершен с триумфальным успехом, и армия возвращается в Пекин. Китайская армия, вероятно, смогла бы отступить в целости и сохранности, если бы Ван Чжэнь позволил ей двигаться по южному пути, через свой родной уезд. Испугавшись, однако, что солдаты могут нанести ущерб его огромным личным имениям, Ван настоял на более уязвимом северо-восточном пути. Поиграв в зловещие прятки со все больше лишавшимися присутствия духа китайцами, люди Эсэна 30 августа ударили по арьергарду армии. Храбрые китайские офицеры сражались до последней стрелы в колчане и даже продолжали биться луками, как дубинами, прежде чем монголы порвали их на части. Находившаяся впереди на два дневных перехода императорская свита могла бы безболезненно ускользнуть через проход Цзюйюн в столицу, если бы Ван Чжэнь (обеспокоенный задержкой обоза с его личным багажом, состоявшим из тысячи повозок) не объявил привал у плохо укрепленного поста в Туму, намереваясь выяснить, где находятся его ценные вещи. Когда несчастный военный министр запротестовал, заявив о необходимости быстро уходить, Ван Чжэнь закричал: «Ты, глупый книжный червь! Что ты понимаешь в военном деле? Еще одно твое слово, и ты поплатишься головой». Министр провел ночь 31 августа, рыдая вместе с коллегами в своем шатре, а Эсэн и его конница тем временем быстро окружили лагерь.

Хотя накануне шел сильный дождь, китайцы обнаружили — Туму напрочь лишен запасов воды, а единственная речка поблизости блокирована людьми Эсэна. Томимые жаждой, голодные и запуганные, они были разбиты во время общего штурма монголов 1 сентября 1449 года.

«Китайская армия дрогнула, стала хаотично отступать и превратилась в толпу. «Бросайте на землю оружие и доспехи, и вас пощадят!» — кричали монголы. Не обращая внимания на своих офицеров, китайские солдаты утратили контроль над собой, стали срывать с себя одежду и побежали в сторону монгольской кавалерии только для того, чтобы та порубила их в куски. С неба падал дождь стрел, монголы приближались. Личная конная охрана императора окружила его и попыталась пробиться, но безуспешно. Сойдя с коня, император сел на землю среди града стрел, которые перебили почти всех его слуг».

Спокойный и каким-то чудом невредимый — таким монголы обнаружили его — император был взят в плен.

Ничего не было потеряно для прагматичных китайцев, которые удивительно быстро оправились после потрясения, связанного с утратой своего Сына Неба. Сообразительные чиновники в Пекине провозгласили плененного императора Великим Старшим Императором — другими словами, дали ему пинка — и подняли его младшего брата до положения Младшего, или Истинного, Императора. Одного настолько глупого, чтобы протестовать, придворного без проволочек казнили. Новое правительство принялось готовиться к обороне Пекина от монголов. Когда Эсэн подъехал к воротам города, рассчитывая восстановить на престоле старого императора в качестве марионеточного правителя, которого женили на его дочери — естественно, в обмен на громадный выкуп, — ему вежливо, но твердо сообщили: «Это алтари Земли и Зерна имеют большое значение, а правитель не важен». То есть интересы государства перевешивают интересы отдельного правителя и один замещенный император очень похож на другого. Прежде чем податься обратно на север, Эсэн выместил свою досаду на окрестностях, однако не смог взять ни Пекин, ни какой-либо другой город со стеной. Когда китайцы, выказав не более чем сдержанное сожаление, позабыли о Тяньшуне, его ценность как заложника стала падать, и в 1450 году Эсэн вернул его всего лишь в обмен на восстановление даннических отношений и небольшое количество оскорбительно пустяковых подарков. Бывшего императора по приказу младшего брата, не испытывавшего особой радости по поводу его возвращения, немедленно посадили в угловое помещение Запретного Города. Не сумев получить богатого вознаграждения, на которое он рассчитывал, потребовав выкуп за императора, Эсэн «потерял лицо» среди подчиненных племен и в 1455 году был убит одним из соплеменников.

Давнишние противники Эсэна, евнухи, также пострадали от последствий Туму. После гибели Вана в сражении чиновники страшно отомстили Ма Шуню, одному из оставшихся в живых евнухов — помощников Вана при дворе. Случилось нечто из рук вон выходящее, прецедентов и повторений этого не было во всей политической истории: во время аудиенции у императора произошла драка на кулаках, и один блюститель нравов, не в силах сдержать ненависти к соперникам-евнухам, набросился на Ма, свалил его и принялся избивать. Другие чиновники незамедлительно отбросили всякую церемонность и кинулись в свалку. Поскольку обычного оружия под рукой не оказалось, в драке задействовали импровизированные орудия; чиновники в конечном итоге выбили евнуху глаза и забили насмерть его же собственными туфлями. Испуганный новый император, пытаясь скрыться с места кровавой драки, стал на цыпочках красться из зала приемов, однако новый военный министр схватил его за халат и усадил на место, заставив таким образом своим присутствием легализовать спонтанную казнь.

Несмотря на перетасовки в правительстве и смерть Эсэна, катастрофа у Туму вывела пограничную политику династии Мин на самоубийственный путь. Никогда более монголов не пугала перспектива военных походов минской армии. При нескольких известных исключениях процесс военного упадка, ясно проявившийся к 1499 году, неуклонно развивался в течение последующих десятилетий. К концу XV века минские императоры были с еще большей очевидностью, чем Тяньмунь, не способны возглавить военные походы в степь. Когда исполненный серьезных намерений, но робкий император Хунчжи (около 1488–1501 годов), видимо, менее всего подходивший на роль полководца из всех императоров династии Мин, позволил себе заявить: «Император Тайцзун из нашей династии (Юнлэ) часто водил войска за Великую стену; есть ли причина тому, что мы не могли бы сделать то же самое?» — его ошеломленному военному министру достало разума дипломатично ответить: «Божественные боевые качества Вашего Величества, несомненно, ничуть не хуже, чем у императора Тайцзуна, но теперь наши генералы, а также их пехотинцы и конные войска намного хуже». Туму стал концом военной репутации династии Мин на севере и позволил монголам осмелеть настолько, чтобы пересмотреть линию границы. И Хунъу, и Юнлэ неустанно трудились над созданием буферной зоны вдоль границы, заключая соглашения с дружественными племенами и выставляя гарнизоны и сторожевые башни на сотни километров в глубь степи. Однако после 1449 года монгольские племена начали просачиваться на юг, в Ордосский район, оседая по петле Желтой реки и подбираясь все ближе к собственно китайской территории.

Во-вторых, хотя Туму высветил серьезное внешнеполитическое противоречие — стремление монголов к торговым отношениям с китайцами и нежелание этого со стороны китайцев, — китайцы теперь были слишком слабы, чтобы разрешить его силой, а минский двор не допускал дипломатического решения. Поскольку набеги и торговые контакты, предпринимавшиеся отдельными племенами, непрерывно чередовались до конца столетия, китайского императора и его чиновников все сильнее раздражало и злило нарастающее присутствие монголов в Ордосском районе. Поражение при Туму еще более углубило и оформило настрой минских китайцев против монголов. После 1450 года словесные и физические нападки на монголов — особенно проживавших в Китае — участились и стали более жестокими. До 1450 года, несмотря на болезненную историческую память о монгольской оккупации, минский Китай с удовольствием принимал монгольских солдат в свои армии и позволял лояльным монголам селиться в районах северной границы и даже в столице: в Пекине в XV веке проживали, видимо, десять тысяч монголов. После Туму отношение к ним ужесточилось — стало даже бытовать мнение, что подозрительных монголов следует казнить для общего примера. «Поскольку они не принадлежат к нашей расе, — мрачно объявил один из высокопоставленных государственных чиновников, — то у них, видимо, и души другие». Установилась новая политическая норма, в соответствии с которой любое соглашательство с монголами считалось изменой, в то время как оскорбительные нападки на них или пренебрежительное отношение к обороне — скольких бы жизней на границе или унций серебра это ни стоило — считалось вершиной добродетельного патриотизма.