Сирены - Джозеф Нокс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот вторая — нет.
Время вмиг перескочило с 10:25 на 10:30.
Ярко-розовые обои. Односпальная кровать с розовым постельным бельем, розовые наволочки на подушках. На кровати куклы и мягкие игрушки. Плюшевые мишки и куклы Барби. Изабель сбежала из дома в семнадцать лет. Ее старшей сестре двадцать с небольшим. Чья это комната?
Я подошел к шкафу, открыл дверцу.
Несколько одинаковых черных платьев.
Пара голубых джинсовых комбинезонов.
Я закрыл шкаф и перешел к комоду. Веселенькое нижнее белье. С забавными надписями и диснеевскими персонажами. Размер Изабель, но стиль совсем не ее. Даже близко не похож.
10:34. Я вспомнил о спрятанном телефоне в квартире Изабель. Часто ли она проделывала такой трюк? Я полностью выдвинул ящики комода. К донышку одного был прилеплен скотчем листок бумаги. Я проверил время.
10:36.
Я аккуратно открепил листок с деревянного донышка. Записка. На часах 10:38. Я задвинул ящики. Сбежал по лестнице в гостиную. Решил вернуться за фотографиями.
Тишину комнаты пронзил резкий писк домофона. Я замер. Звук повторился. Звонили в дверь. Затаив дыхание, я медленно вышел в прихожую.
За дверью стоял мистер Рид, начальник охраны здания. Багровый и запыхавшийся.
— Какого черта мне ничего не сообщили? Что происходит?
— Простите, мистер Рид. Я подозревал, что дело пустяковое, вот и решил вас не беспокоить.
— А меня очень беспокоит, что два кос… — Он запнулся. — Кост… — Он взял себя в руки и чуть ли не по слогам произнес: — Два констебля шастают по зданию, а меня не уведомили.
Он прерывисто втянул в себя воздух.
— Пожалуйста, осмотрите квартиру сами. Ложная тревога.
Он смерил меня взглядом:
— Я вас откуда-то знаю.
— Вряд ли, — решительно заявил я. — Мне только что позвонили. Похороны закончились, меня вызывают в резиденцию Росситеров. — Я зашагал по коридору, чувствуя, как взгляд Рида буравит мне затылок. Подошел к лифту, раз семь нажал кнопку вызова.
И стал ждать.
В окошке над кнопкой медленно сменяли друг друга цифры этажей. Я не оборачивался. Когда лифт достиг сорок третьего этажа, меня охватило предчувствие, что в кабине кто-то будет. Керник, Росситер, два констебля…
Я ждал.
Двери лифта открылись.
Пусто.
Я вошел в кабину и нажал кнопку вестибюля.
— Стойте! — Мистер Рид почти бежал ко мне. — Погодите!
Я возненавидел себя, но придержал дверь.
Рид подбежал к лифту, тяжело дыша и обливаясь потом.
— Ключ!
— Разумеется. — Я достал карточку и вручил ему.
Он отступил. Двери закрылись. На тридцать пятом этаже я сообразил, что не дышу, и попытался втянуть в себя воздух. Получилось. Пока лифт спускался, я теребил записку, найденную в пентхаусе. Двери открылись. Быстрым шагом я пересек вестибюль, через главный вход выбежал на Динсгейт. Записка прожигала дыру в кармане.
На улице стояли полицейские машины. Мне почудилось, что я узнаю лица патрульных.
Я отошел подальше от высотки, свернул в узенький переулок. Посмотрел, не идет ли кто за мной, прислонился к стене.
Продышался.
Достал листок из кармана, развернул его дрожащими пальцами. Увидел надпись ярко-красными чернилами: «НИКТО НИКОГДА НЕ УЗНАЕТ».
5
В восемь лет я начал отвоевывать свою свободу. Начал лгать, преследуя собственные цели. Я ловко обвел всех вокруг пальца. И в последний раз виделся с сестрой.
Ей больше не мерещились зловещие тени в ночи. Тени стали человеком, который тянулся погладить Энни по голове. Она считала, что ее фантазии вдохнули в него жизнь. Однажды она испуганно, настойчиво прошептала мне на ухо: «А когда мне что-то снится, оно потом сбывается?»
Трудно подыскать слова, чтобы объяснить, какими беспомощными чувствуют себя воспитанники детского дома. Все подвержено внезапным переменам, от режима дня до спального корпуса, в который тебя направляют. Неизменными остаются только имена, хотя даже они кажутся не совсем впору, как ветхие обноски с чужого плеча — не признак индивидуальности, а клеймо на всю жизнь. Прощальная издевка тех, кому мы были не нужны. Когда мы с Энни простились с прежней жизнью, стали еще беззащитнее, я понял, что забота о нашем благополучии — всего-навсего иллюзия.
Невысказанная ложь, в которой нам приходилось жить.
На встрече с очередной парой приемных родителей я держался строптиво и неприветливо. Мне задавали вопросы, а я пожимал плечами, угрюмо сопел и бормотал себе под нос. Отошел подальше от сестры и не смотрел на нее. Чувствовал на себе ее взгляд. Она повернула ко мне лобастую умную головку. Решила, что я сержусь за вечно сползающие гольфы, стала их подтягивать. Нам велели поиграть вместе. Мы подошли к коробке с игрушками. Энни заглянула внутрь.
Как только она собралась высыпать игрушки на ковер, я ее оттолкнул. Она шлепнулась на пол и удивленно раскрыла глаза. Потом опустила голову и тихонько заплакала, прикрывая лицо руками, как учила нас мать. Я швырнул в сестру игрушкой и обругал словом, услышанным от старших мальчиков. Потом отвернулся и стал играть один. Так сильно сжал пластмассовую фигурку в кулаке, что раздавил ее. Мужчина поднялся с дивана, подошел к Энни, взял ее на руки и стал утешать:
— Ну-ну, все хорошо.
Процесс удочерения начали в тот же день. Новые родители Энни не жалели, что разлучают ее с братом, драчуном и задирой. Вскоре ее образ поблек в памяти. После того как сестру забрали из «Оукс», она много лет мерещилась мне повсюду. На улицах, в проезжающих автобусах, в барах. Я присматривался ко всем девушкам ее возраста, да и сейчас часто замечаю ее черты во всех. Она — Джоанна Гринлоу и Изабель Росситер. Она — Кэтрин и Сара Джейн. Я решил стать детективом, чтобы разыскать ее и объяснить свое поведение. Потом выяснил, что она живет где-то в окрестностях Манчестера, и на этом прекратил поиски.
К сожалению, она нашла меня.
Я нащупал в кармане письмо, которое передал мне Сатти. Письмо прислали в управление после того, как меня отстранили от работы. Письмо от сестры. Я развернул его, но читать опять не смог. К глазам подступали горячие слезы стыда. Я заглянул в конец. «Энн» — так она подписалась — увидела мое фото в газете.
«Коррумпированный детектив Эйдан Уэйтс».
Она сразу же меня узнала.
«Ты мой брат, я тебе помогу», — писала она.
Я сложил письмо, зная, что не стану
