Падение царского режима. Том 5 - Павел Щёголев

Председатель. — Вы думали увезти это. Скажите, вы не припоминаете, что 9 февраля 1916 года бывший император присутствовал на молебне по случаю открытия Государственной Думы?

Штюрмер. — Помню, да.

Председатель. — Так вам известно, что Распутин настаивал на том, чтобы царь туда поехал, и сказал царю, чтобы он посетил Государственную Думу?

Штюрмер. — Нет, это мне совершенно неизвестно. Я не думал, чтобы это было так. Я не думал потому, что государь первый заявил об этом. Я от него услышал.

Председатель. — Вы от него, а он услышал от Распутина. А с Распутиным не говорили относительно этого?

Штюрмер. — Нет.

Председатель. — Вообще вы его в это время не видели?

Штюрмер. — Мельком. Я приехал из ставки. Вообще мы с Распутиным не виделись. Конечно, очень трудно утверждать это.

Председатель. — Нет, твердо установленным является ваше свидание с Распутиным, так что вряд ли стоит отрицать.

Штюрмер. — Я не об этом говорю, я в жизни не был у Распутина.

Председатель. — Это неважно, где вы его видели. Важно то, что председатель совета министров ищет свиданий с этим человеком.

Штюрмер. — Нет, я не искал свиданий, кроме случая, когда я должен был говорить ему, что он неприлично себя ведет.

Председатель. — Но как же? Председатель совета министров не может быть гувернером, исправляющим этого человека. Вероятно, он был неисправим. Вы заботитесь так о том, чтобы он не говорил и вообще, чтобы с его стороны никаких эксцессов не было. Каково было ваше отношение к работе Думы майского — июньского созыва 1916 года? Помните, это был момент борьбы вашей с прогрессивным блоком.

Штюрмер. — Видите, я не могу вам сказать, о каких отдельных, так сказать, эпизодах и событиях вы говорите. Но вообще отношение было такое, что я был глубоко счастлив, что первая сессия Государственной Думы закончилась без всяких недоразумений, совершенно благополучно. Что сами законодатели нашли, что время уже прервать занятия. Вот было первое отношение. Так что я считаю, что первая сессия 1916 года прошла самым желательным образом.

Председатель. — Но мы хотели бы, чтобы вы высказались по поводу Думы, собранной на сессию 1916 года 16 мая и распущенной 20 июня.

Штюрмер. — Я, знаете, не понимаю, что вы хотите сказать.

Председатель. — Каково было ваше общее отношение к работам этой Думы?

Штюрмер. — Разве я проявил что-нибудь отрицательное в этом отношении? Если вы мне укажете, я объясню.

Председатель. — Позвольте, не меня спрашивайте. Вы были председателем совета министров.

Штюрмер. — В общем всегда благожелательное. До первого ноября, но когда я был затронут, не только я… Пошло по всей России волнение… А в общем самое благожелательное.

Председатель. — Не припомните вашей записки по поводу работ Думы созыва 16 мая — 20 июня, в которой вы высказываетесь весьма отрицательно к этим работам, а совсем не благожелательно, как вы это сейчас утверждаете?

Штюрмер. — Да, к отдельным вопросам. Может быть, вы мне напомните.

Председатель. — Вы помните вот эту вашу записку? (Показывает записку.) Просмотрите. (Передает записку Штюрмеру.)

Штюрмер. — (Посматривает.) У меня катаракт.

Председатель. — Позвольте, я оглашу ее. «Гос. Дума, возобновившая свои занятия 16 мая», — это вы писали в записке 7 июня — «имела всего четыре заседания»… Пожалуйста, г. секретарь, запишите, что оглашается всеподданнейшая записка от 7 июня 1916 года председателя совета министров Штюрмера о деятельности Думы. «Задача так называемого прогрессивного блока, опирающегося на большинство Думы» (читает)… Кто вам писал все эти записки, эту и последующие, кто составлял?

Штюрмер. — Изволите видеть, я вспомнил сейчас, этот вопрос поставил мне Трепов. Он прочел и спросил: «Кто составляет эти записки?» Я ему ответил: «Я».

Председатель. — А на самом деле кто их составлял?

Штюрмер. — Я и составлял.

Председатель. — А не Гурлянд вам составлял? Я потому спросил вас, что вам такой же вопрос задавался и вы ответили, что вы. Так что я думал, может быть, не вы.

Штюрмер. — Гурлянд? Теперь не помню. Может быть, составлял.

Председатель. — 7 июня. Нет, не об этой записке.

Штюрмер. — А после первого января, когда был вопрос о том, что должны быть прекращены заседания Думы или нет.

Председатель. — Что же ему понравилось? Сказал, что это хорошо?

Штюрмер. — Не знаю, может быть, дурно, может быть, не согласен был.

Председатель. — Скажите, а Гурлянд не составлял для вас записки, проектов и т. д.?

Штюрмер. — Нет. По отношению к Государственной Думе?

Председатель. — По отношению к Государственной Думе на имя царя.

Штюрмер. — Нет, ни по отношению к Государственной Думе, ни по отношению царя. Гурлянд у меня бывал так.

Председатель. — Я продолжаю оглашать эту записку (читает). Видите, не только не благожелательное отношение к работам Думы, но вы вообще считаете, что совокупность этих законопроектов, которых требовала страна и которые выдвигала Государственная Дума, — что они поставили бы страну в положение совершенно безвыходное.

Штюрмер. — Да.

Председатель. — Так что вы видите, что здесь совершенно не благожелательное отношение с вашей стороны.

Штюрмер. — Это мой взгляд, конечно, с точки зрения государственной; тому течению, которое теперь взяло верх, мое мнение было противоположно.

Председатель. — Значит, вы резко разошлись с работой Думы?

Штюрмер. — Течение моей мысли было иное.

Председатель. — У вас была такая надежда, что пусть себе Дума делает, что ей угодно, но что государственный совет не допустит этого. И вот вы обращаете внимание тогдашнего носителя верховной власти на то, что и государственный совет с вами не согласен. Оказывается, что и в государственном совете есть течение параллельное прогрессивному блоку, главой которого нужно признать Коковцова. И течение это делает возможным проведение в жизнь некоторых проектов, которые Дума считает для страны желательными. Вы не помните это обстоятельство?

Штюрмер. — Да, да.

Председатель. — Так что вы выступаете не только против Думы, но и против государственного совета.

Штюрмер. — Против данных идей и против данных теорий, которые разделяются.

Председатель. — Но ведь эти теории в совокупности составляли и Государственную Думу того момента. Стало быть, вы выступали — решительно против всех главнейших идей Думы, вы выступали, тем самым, против Государственной Думы в целом.

Штюрмер. — Я говорил мое мнение, что я не сочувствую и вижу опасность, что в государственном совете это найдет подтверждение. Тем более я считал это невозможным.

Председатель. — Не найдет подтверждения.

Штюрмер. — Конечно, найдет.

Председатель. — Вот, вы здесь указываете, что государственный совет может перейти на сторону Думы.

Штюрмер. — Да, да.

Председатель. — Скажите, пожалуйста, как вы могли себе представить, что вы один и с некоторыми другими, опираясь на ничтожную кучку сочувствующих, вы идете против Думы, против государственного совета и в эту борьбу вы вовлекаете и главу монархической власти, и династию, и все? Почему вам не приходила в голову мысль, что неправ ни прогрессивный блок, который объединял большинство Думы, и ни государственный совет, который склонен был присоединиться, а неправы вы с вашей кучкой?

Штюрмер. — И очень может быть, я был неправ, но что делать! Таково было мое мнение. И я должен был делать то, что я считал правильным. Может быть, это было ошибочно, доказывает мою недальновидность и прочее. Но я должен был доложить монарху, довести до его сведения.

Председатель. — Это было ваше мнение. Но вы не ставили пред собою вопроса, что в таком случае, когда председатель совета министров идет против мнения всей страны, должна не страна уйти, ибо без нее не может существовать государство, а должен уйти председатель совета министров?

Штюрмер. — Если бы государь сказал, что «с вами несогласен», то я в тот же день подал бы в отставку.

Председатель. — Значит, вы считали, что имеете право тянуть даря на сторону своей кучки против всей России?

Штюрмер. — Нет, не на сторону своей кучки. А я обязан был ему сказать по долгу совести и присяги то, что я исповедывал, — что угрожает самодержавию, об охране которого я приносил присягу.