Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью - Брет Уиттер

Когда появился официант с полной тарелкой филе рыбы и лобстеров, нам казалось, что места в желудках у нас уже нет.

Тук-тук-тук!

Ужин завершился блюдом с кусками дыни и сливами. Мы сидели, пили, курили и говорили.

Чтобы заснять нашу поездку на север, мы наняли съемочную группу из двух человек. Стелла, наш звукотехник, сказала, что хотела бы сделать нам подарок — спеть песню.

Надо сказать, что Стелла — молодая женщина с длинными тонкими руками и ногами, мальчишеской стрижкой и в высоких кроссовках. В одном из мест, где мы побывали, ее приняли за мальчика.

На террасе Эрдогана она закрыла глаза, открыла рот и запела. Трудно было поверить, что такой голос мог исходить из столь хрупкого тела. Она пела песню на греческом языке о женщине, которая прощается с любимым, провожая его в дальнее плавание.

Я не поняла ни слова. Но слушать готова была вечно.

Старик из Карпаса

В тот же день, несколькими часами раньше, на той же террасе, где вечером пела Стелла, сидел другой необыкновенный человек, старик по имени Савас.

Когда мы заказали обед, Эрдоган вызвался поискать в деревне кого-нибудь, кто еще помнил Паноса или его отца Петроса, школьного учителя.

— Старейшина греческой деревни, старик из Карпаса, он их помнит, — сказал Эрдоган. — Я приведу его к вам.

Восьмидесятидвухлетний Савас пришел еще до того, как мы отправились в монастырь. Он был в очках в тяжелой темной оправе, с толстыми линзами и опирался на трость. В верхней челюсти торчал один-единственный зуб.

— В понедельник мне вставят новые, — сказал он, сияя.

После вторжения турок Савас решил остаться в родной деревне. И, по словам Эрдогана, превратился в настоящего дипломата местной политики — договаривался с турками, помогал поддерживать мир, принимал у себя работников миссии ООН, когда те привозили в деревню необходимые припасы.

Савас одинаково хорошо говорил на греческом, турецком и британском английском. Настолько хорошо, что даже поправил произношение Нэнси.

— Ах да, вы же из Америки, — с улыбкой сказал он.

Савас ходил с Паносом в школу. Я спросила, был ли Панос хулиганом. Я-то ведь была: переводила классные часы, подстригала хвосты примерным ученицам и даже, что особенно веселило Нэнси, на уроке математики вставляла в нос карандаши и мотала головой.

— Нет-нет. Панос был хороший мальчик. Сын учителя, — сказал старик.

Савас знал моего деда Петроса и бабку Юлию. Ну, вы помните, ту, с усами, которую я приняла на фото за мужчину.

— А Сьюзен похожа на Паноса? — спросила Саваса Нэнси.

— Она похожа на бабушку, — ответил он.

Мы с Нэнси разразились хохотом. Она нацелилась для последнего удара:

— А она была красивой женщиной?

— Она была… леди, — молниеносно нашелся Савас.

Тут мы с Нэнси прямо покатились от хохота. Алина, которая до сих пор помнит, как в детстве боялась усатой бабушки Юлии, сдержанно улыбнулась.

Я сменила тему, спросив Саваса, каково это — жить беженцем в собственном доме.

Эрдоган предупреждал нас, что одну тему Савас не будет с нами обсуждать. В этой войне он потерял сына. В буквальном смысле потерял. Его сын просто не вернулся домой — ни живым, ни мертвым.

Савас сказал нам, что в его греческой деревне осталось всего шестьдесят человек, хотя были сотни. Самой младшей жительнице сорок два, недавно она наконец-то вышла замуж, но иметь детей уже не может.

Я спросила Саваса, не жалеет ли он, что остался.

— Я счастлив на миллион процентов, — сказал он.

В нем не ощущалось ни боли, ни горечи, он никого не обвинял, хотя видел, как вымирала его деревня, и сам потерял сына.

Я никогда этого не забуду.

Спасибо тебе, старик из Карпаса. Спасибо.

Прощай, Кипр, я уношу тебя в своем сердце, тебя и мудрость твоих стариков.

Нью-Йорк

Июль

Кардашьяны

Я лопалась от смеха, слушая, как моя дочь Марина расписывает разнообразные суеверия Алекс, матери своей подруги, американки кубинского происхождения.

К примеру, Алекс верит, что если говорить по мобильнику, у которого разряжена батарея, то заболеешь раком. А если лечь в постель, не высушив как следует волосы, заболеешь пневмонией. Ну а если купаться в бассейне, где плавают листья, то и вовсе подхватишь бог весть какую болезнь.

Моя дочь уже несколько лет в рот не берет мяса — по своей воле, я бы ей такого не посоветовала, — и это приводит Алекс в ужас, так как она убеждена, что это путь к бесплодию.

Марине и ее подруге запрещается спать вдвоем в огромной кровати Лиззи — вдруг они станут лесбиянками. Однажды утром папа Лиззи обнаружил-таки девочек спящими в одной кровати.

— Он спросил, целовались ли мы, — сказала Марина, скорчив мину, означавшую «что за хрень».

Дочка широко раскрывает глаза, и на ее лице появляется выражение непередаваемого ужаса, с которым она и произносит следующие слова:

— Они заставляют Лиззи убирать весь дом!

Надо сказать, что здесь, в доме Венделов, главным источником разногласий является хроническая неаккуратность мисс Марины.

Ее спальня и ванная комната выглядят так, словно там побывала команда взломщиков-трансвеститов, перерыла все шкафы и ящики, перемерила все тряпки, открыла все коробочки с косметикой, почистила зубы, заплевав всю раковину, и на прощание оставила на туалетном столике горячий утюг.

Когда я еще могла ходить и кричать (теперь у меня уже нет сил шуметь), я регулярно врывалась в ее комнату, хватала первое, что попадалось под руку и орала: «Я отдам все это девочке, которая умеет заботиться о своих вещах!»

Точно помню, как я, стоя перед моими детьми, орала на них: «Перестаньте орать!»

Было дело.

Теперь-то я тиха как овечка — еще одна позитивная сторона болезни Лу Герига. Сижу себе в своей хижине-чики, бардака в комнате Марины не вижу, включаю дзен и раздумываю о том, что с природой не поспоришь. Отсутствие аккуратности у девочки-подростка — закон природы, с этим надо смириться.

Как и с тем, что происходит со мной. Лекарства от БАС еще не придумали.

(Что, кстати говоря, просто абсурдно. Семьдесят три года прошло после знаменитой речи Лу Герига, а лекарства нет как нет. Абсурд! Ну сами посудите: мой телефон говорит со мной. Люди отправляют механизмы с дистанционным управлением на Марс. А вот как сохранить жизнь нервам — никто не знает.)

— Чему быть, того не миновать, — говорю я себе.

И тут врывается Джон с криком:

— Поверить не могу, что ты отпустила ее на пляж, когда у нее такой бардак в комнате!

— С природой не поспоришь, — спокойно говорю я ему.

— Сьюзен! Это же антисанитария!

По этому пункту родительской заботы я совсем сдала позиции. Я уже не распекаю детей, как раньше, чтобы воспитать их аккуратными и чистоплотными. Я могу поехать в Венгрию или на Кипр, но у меня нет сил войти в комнату дочери и велеть ей подобрать с пола грязную рубашку.

Эту обязанность я переложила на моего бедного мужа.

Джон, еще недавно сам мистер Невозмутимость, теперь чуть ли не ежедневно впадает в истерику, пытаясь приучить детей не разбрасывать повсюду фантики и прочие бумажки, вешать одежду в шкаф, мыть посуду и помогать в разгрузке посудомоечной машины.

Забытая на диване обертка от шоколадного батончика может привести к пятнадцатиминутному тарараму, начинающемуся со слов: «Сколько раз тебе говорить, нельзя есть на диване!»

Вот, например, сегодня утром Джон разбудил Обри, забарабанив по кастрюле у него над ухом, и велел ему вставать и идти убирать означенную бумажку.

Бедный Джон! Это все я виновата, мое попустительство, привыкла сама все делать за детей. Теперь ему приходится бороться за дисциплину. Быть тем родителем, который входит в комнату — я-то ведь не могу больше ходить — и говорит «нельзя».

— Не смей заставлять Марину быть вместо матери, — твержу Джону я.

Слава богу, Марине четырнадцать. А это означает, что она живет на другой планете. Она так занята своими друзьями, что нередко забывает обо мне.

И вообще, бóльшую часть времени она так далека от нас, как будто и впрямь едет в том самом дистанционно управляемом марсоходе.

Я лишний раз вспомнила об этом на днях, когда она вечером влетела в комнату с вопросом, можно ли ей переключить канал на реалити-шоу «Светская жизнь семьи Кардашьян».

— Конечно, — тут же ответила я, желая хоть что-нибудь посмотреть с ней вместе.

Сама я предпочитаю «Закон и порядок», или «Замороженную планету», или, на худой конец, «Мою большую цыганскую свадьбу» — подивиться, как это молодым женщинам в их общине всегда удается одеваться так, словно они проститутки. Шоу о цыганских свадьбах хотя бы яркое, красочное, и потому его можно смотреть. Но что можно сказать про Кардашьянов?