Сказания и повести о Куликовской битве - Дмитрий Лихачев

Княгиня же великая Евдокия,* и княгиня Владимира Мария,* и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и жены слуг тут стояли, провожая, от слез и кликов сердечных не могли и слова сказать, свершая прощальное целование. И остальные княгини и боярыни и жены слуг так же отдали своим мужьям последнее целование и вернулись вместе с великой княгиней. Князь же великий, сам едва удержась от слез, не стал плакать при народе, а в сердце своем очень плакал, утешая свою княгиню, и сказал: «Жёно, если бог за нас, то кто против нас!».*

И сел на лучшего своего коня, и все князья и воеводы сели на коней своих.

Солнце ему на востоке ясно сияет, путь ему показывает. Тогда ведь как соколы сорвались с золотых колодок* из каменного града Москвы,* и взлетели под синие небеса, и возгремели своими золотыми колокольцами,* и захотели ударить на большие стада лебединые и гусиные; то, братья, не соколы вылетели из каменного града Москвы, то выехали русские удальцы со своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а наехать захотели на великую силу татарскую.

Князья же белозерские отдельно со своим войском выехали; изготовленным выглядит войско их.

Князь же великий отпустил брата своего, князя Владимира, дорогою-на Брашево, а белозерских князей — Болвановскою дорогою, сам же великий князь пошел дорогою на Котел.* Впереди ему солнце ярко сверкает, а вслед ему тихий ветерок веет. А потому разлучился князь великий с братом своим, что не поместиться им было на одной дороге.

Княгиня же великая Евдокия со своею невесткою, княгинею Владимира Марией, и с воеводскими женами и с боярынями взошла в златоверхий свой терем в набережный и села на рундуке * под стекольчатыми окнами. Ибо уже в последний раз видит великого князя, слезы проливая, как речной поток. С великою печалью, сложив руки свои у груди своей, говорит: «Господи боже мой, вышний творец, взгляни на мое смирение, удостой меня, господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Дай же* ему, господи, помощь от своей твердой руки, чтобы победил вышедших на него поганых половцев. И не допусти, господи, того, что за много лет до этого было, когда страшная битва была на Калке* меж русскими князьями и погаными половцами, агарянами; и теперь избавь, господи, от подобной беды и спаси, и помилуй! Не дай же, господи, погибнуть сохранившемуся христианству, да славится имя твое святое в Русской земле! Со времени той калкской беды и страшного побоища татарского и ныне еще Русская земля в печали, и нет уже у нее надежды ни на кого, только на тебя, всемилостивого бога, ибо ты можешь оживить и умертвить. Я же, грешная, имею теперь двух наследников, еще молоденьких очень, князя Василия и князя Юрия:* когда припечет их ясное солнце с юга или ветер повеет к западу — ни того, ни другого не смогут еще вынести. Что же тогда я, грешная, поделаю? Так возврати им, господи, отца их, великого князя, здоровым, тогда и земля их спасется, и они всегда будут царствовать».

Князь же великий отправился, захватив с собой мужей знатных, московских купцов сурожан,* десять человек как свидетелей: что бы бог ни устроил, а они расскажут в дальних странах как купцы знатные, и были: первый Василий Капица,* второй Сидор Алферьев,* третий Константин Петунов,* четвертый Кузьма Ковря,* пятый Семен Антонов,* шестой Михаил Саларев,* седьмой Тимофей Весяков,* восьмой Дмитрий Черный,* девятый Дементий Саларев,* десятый Иван Шиха.* И двигался князь великий Дмитрий Иванович по большой широкой дороге, а за ним выступают русские сыны спешно, будто идут медвяные чаши пить и гроздья виноградные есть, хотят себе чести добыть и славного имени: уже ведь, братья, стук стучит и гром гремит на ранней заре, князь Владимир Андреевич Москву-реку переходит на добром перевозе под Боровском.*

Князь же великий пришел в Коломну в субботу, в день памяти святого отца Моисея Эфиопа.* Тут уже были многие воеводы и воины и встретили его на речке на Северке.* Архиепископ же коломенский Геронтий* встретил великого князя в воротах городских с живоносными крестами* и со святыми иконами со всем своим клиром и осенил его живоносным крестом и молитву сотворил «Спаси, боже, люди твоя».* Наутро же князь великий повелел выехать всем воинам на поле к Девичью монастырю.*

В святое же воскресение после заутрени начали многих труб боевых голоса звучать, и литавры многие бить, и знамена шумят расшитые — у сада Панфилова.

Сыновья же русские вступили в обширные поля коломенские, так что нельзя и вместиться огромному войску, и невозможно было никому взором окинуть рати великого князя. Князь же великий, выехав на возвышенное место с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, видя великое множество людей снаряженных, возрадовался и назначил каждому полку воеводу. Себе же князь великий взял в войско белозерских князей, а на правую руку назначил брата своего, князя

Владимира, и дал ему в полк ярославских князей, а на левую руку от себя назначил князя Глеба Брянского.* Передовой же полк Дмитрия Всеволодовича да брата его Владимира Всеволодовича* с коломенцами — воевода Николай Васильевич,* владимирский же воевода и юрьевский — Тимофей Волуевич,* а костромской воевода — Иван Квашня Родионович,* переяславский же воевода — Андрей Серкизович.* А у князя Владимира Андреевича воеводы: Данило Белеут,* Константин Кононов,* князь Федор Елецкий,* князь Юрий Мещерский,* князь Андрей Муромский.*

Князь же великий, разделив полки, повелел им Оку-реку переходить и приказал каждому полку и воеводам: «Если же кто пойдет по Рязанской земле, то не коснитесь ни единого волоса!». И, взяв благословение от архиепископа коломенского, князь великий перешел реку Оку со всеми силами и отправил в поле третью заставу, лучших своих витязей, чтобы они сошлись с заставами татарскими в степи: Семена Мелика,* Игнатия Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олек-сина, Петрушку Чурикова* и других многих с ними удалых наездников.

Сказал же князь великий брату своему князю Владимиру: «Поспешим, брате, навстречу безбожным язычникам, поганым татарам и не отвернем лица своего от бесстыдства их, а если, брате, и смерть нам суждена, то не без пользы, не без смысла для нас эта смерть, но для жизни вечной». А сам государь князь великий, путем едучи, призывал родственников своих на помощь — святых страстотерпцев Бориса и Глеба.*

Прослышал же то князь Олег Рязанский, что князь великий соединился со многими силами п следует навстречу безбожному царю Мамаю, да к тому же вооружен твердо своею верою, которую на бога вседержителя, высшего творца, со всею надеждой возлагает. И начал остерегаться Олег Рязанский и с места на место переходить с единомышленниками своими, так говоря: «Вот если бы нам можно было послать весть об этой напасти к многоразумному Ольгерду Литовскому, узнать, что он об этом думает, да нельзя: перекрыли нам путь. Думал я по старинке, что не следует русским князьям на восточного царя подниматься, а теперь — как все это понять? И откуда князю помощь такая пришла, что смог против нас трех подняться?».

Отвечали ему бояре его: «Нам, княже, сообщили из Москвы за 15 дней до сего, но мы побоялись тебе передать о том, что в вотчине его, близ Москвы, живет монах, Сергием зовут, весьма прозорлив он. Тот больше вооружил его и из своих монахов дал ему помощников». Услышав же то, князь Олег Рязанский испугался и на бояр своих осердился и разъярился: «Почему мне не поведали до сих нор? Тогда бы я послал к нечестивому царю и умолил его, и никакое бы зло не приключилось! Горе мне, потерял я разум свой, но не я один ослабел умом, но и больше, чем я, разумный Ольгерд Литовский; но, однако, он почитает веру латинскую Петра Гугнивого,* я же, окаянный, познал истинный закон божий! И на чем я ошибся? И сбудется со мною сказанное господом: „Если раб, зная закон господина своего, нарушит его, бит будет сильно44.* Ибо ныне что натворил? Зная закон бога, сотворившего небо и землю и всю тварь, присоединился ныне к нечестивому царю, решившему попрать закон божий! И теперь какому своему неразумному помыслу вверил себя? Если бы теперь великому князю помощь я предложил, то никак он не примет меня — ибо узнал об измене моей. Если же присоединюсь к нечестивому царю, то воистину стану как древний гонитель Христовой веры, и тогда поглотит меня земля живьем, как Святополка:* не только княжения лишен буду, но и жизни лишусь и брошен буду в геенну огненную мучиться. Если же господь за них, то никто против них. Да еще и молитва всегда за него прозорливого того монаха! Если же никому из них помощи не окажу, то впредь как смогу устоять от обоих? А теперь я так думаю: кому из них господь поможет, к тому и я присоединюсь!».

Князь же Ольгерд Литовский, в согласии с прежним замыслом, собрал литовцев много, и варягов, и жмуди* и пошел на помощь Мамаю. И пришел к городу Одоеву,* но, прослышав, что князь великий собрал великое множество воинов, всю русь и словен, и пошел к Дону против царя Мамая, прослышав также, что Олег испугался, — и стал тут с тех пор неподвижно, и начал понимать тщетность своих помыслов, о союзе своем с Олегом Рязанским теперь сожалел, стал метаться и негодовать, говоря: «Если человеку не хватает своего ума, то напрасно чужого ума ищет: никогда ведь не бывало, чтобы Литву поучала Рязань! Ныне же свел меня с ума Олег, а сам и пуще погиб. Так что теперь побуду я здесь, пока не услышу о московской победе».