Я – хакер! Хроника потерянного поколения - Дмитрий Артимович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Передали доступы в Group-IB. Те посмотрели, скачали статистику загрузок. Так как загрузки, по сути, у многих ботоводов шли из одного источника (напрямую или через реселлеров), то доказательная база в виде совпадения 30 % IP-адресов из загрузок и из ботов, атаковавших платежный шлюз «Аэрофлота», явно слабая. Group-IB сделала скриншоты и скачала лоадер, который потом преподнесли в деле как добытый оперативниками во время проведения ОРМ. Так все это дело благополучно и забросили.
Через какое-то время Врублевский проявляет чрезмерную активность по выявлению шпиона в рядах ЦИБ ФСБ. Для Серёжи Михайлова ситуация становится опасная. Более того, одновременно против Гусева возбуждают уголовное дело (кто бы мог возбудить это дело?).
Для Михайлова возникает реальная угроза разоблачения. Поэтому он максимально толкает дело о DDoS-атаке. Если же верить переписке Гусева и Ступина, Гусев еще и платит за экспертизу в Group-IB и возбуждение уголовного дела в cледственном управлении ФСБ.
Так, в экспертизе Group-IB появляются списки атаковавших «Аэрофлот» IP-адресов из будущего, потому что экспертиза делалась реально позже. И в самой экспертизе появляется вывод, что да, этот ботнет мог атаковать платежный шлюз «Аэрофлота». В виде мотива приписывают желание выиграть тендер «Аэрофлота» на новое платежное решение.
Такая слабая доказательная база рассыпалась бы, наверное, даже в нашем суде. Поэтому СУ ФСБ нужны признания. Где их взять? Арестовать Игоря и напугать. Полагаю, что на момент его ареста само следствие не было уверено в том, что «Аэрофлот» подвергли DDoS-атаке именно мы. Но имело ли для них это хоть какое-то значение? Уверен, что нет. Маховик уже был раскручен — Михайлову нужно было убрать опасный источник информации. Нас бы осудили в любом случае.
А дальше все сработало именно так, как нужно было Михайлову. Моего брата арестовывают, объясняют ему, что нужно спасать свою задницу. Он пишет признание под диктовку. А там, по цепочке, арестовывают Пермякова и вернувшегося в Москву Врублевского. Всех, по сути, застали врасплох. И все тут же в обмен на выход из-под стражи пишут признательные показания.
Я прилетаю уже последним, пишу признание, меня отпускают домой.
Дальше меняется законодательство. Вменяемое нам престуление из тяжкого становится преступлением средней тяжести. Врублевского отпускают.
Врублевский начинает защищаться в суде. Никто и не рассчитывал на это. Дело быстренько сшили и надеялись, что мы уйдем на особый порядок.
Если бы я со всем согласился, получил бы я условный срок, как Пермяков? Думаю, да.
Получил бы условный срок Врублевский? Не уверен. СИЗО
Мы оказались в СИЗО «Красная Пресня». Здесь мы должны были ждать либо вступления решения в законную силу, либо апелляции. Те, кто дирижировал этим спектаклем, решил, что мы идем на апелляцию. Наши приставленные судом адвокаты дружно написали апелляционные жалобы.
Чтобы у нас не было возможности затягивать суд в связи с отсутствием адвоката, нам приставили по вторуму адвокату из суда.
Моя камера была на троих человек, имела две шконки — двухъярусную и одноярусную. Бетонные стены выкрашены в зеленый цвет, железный стол, две железные скамейки. Решетки на окнах, решетки на лампах. Железные двери с кормушкой посередине. Параша, огороженная небольшой кабинкой с дверью из двух листов ДВП.
К этому времени я уже несколько лет сидел на сосудосужающих каплях. С детства у меня была искривлена носовая перегородка, и нос периодически закладывало. Попробовав еще в Питере капли, я не мог слезть с них около года. Но набрался смелости и пошел в Питерский Лор НИИ. Там мне сделали, как я узнал уже намного позже, калечащую дезинтеграцию носовых раковин ультразвуком. С капель я временно слез, но нос стал ужасно сохнуть. Зима, когда влажность воздуха падает в помещении, стала доставлять мне много проблем — трудно заснуть, головные боли. Хуже всего было ездить в машине с включенной печкой. Я опять подсел на сосудосужающие спреи.
Следущий мой поход к хирургу состоялся уже в 2010-м в Московский «Лор-Профи». Там мне делали операцию под общим наркозом — убирали гребень на носовой перегородке, который давил на раковину, тем самым вызывая ее отек. Провалялся я в палате пять дней. В первый день после операции ощущения были непередаваемые — огромные бананы в носу, головные боли и красные глаза. В общем, опять операцию сделали плохо, хрящ остался искривленным, а раковины не давали свободно дышать.
Уже в 2019 году, когда мы отдыхали в Южной Корее, я посетил лора в местном корейском госпитале. Мне посоветовали сделать лазерную коррекцию. Лазерную? Как оказалось, корректировать форму хрящей лазером придумали у нас, в России, только вот почему-то мало где используют. В общем, я нашел в Москве клинику, которая за деньги делала такие операции. Сама операция заняла не более 30 минут, после меня отпустили домой. Врач прогревал лазером хрящи и кости и ставил их на место. После этого я стал дышать намного лучше.
Тогда же это был самый настоящий кошмар. Нос начинал сохнуть, сосуды в носу отекали, требуя очередной порции сосудосужающих препаратов. Спреи мне передавали ребята из «Хроно», они быстро заканчивались. А пропускать новые ФСИНовцы отказывались — куда ему так много? Пришлось как-то изворачиваться и передевать их на сокамерников.
Моими первыми сокамерниками оказались два парня примерно моего возраста.
Одного звали Саша. Саша занимался тем, что отжимал деньги у людей на вокзале, запугивая, а иногда и применяя силу. Но попался он на другом — свистнул портфельчик с платформы, а портфельчик, оказалось, принадлежал какой-то шишке из МВД. Ущерб оценили в 30 тысяч рублей. Сашу отпустили под подписку о невыезде. Он не явился по вызову следователя на допрос, после чего и заехал в СИЗО. Как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю.
Другой мой сокамерник сбил кого-то в ДТП. По национальности — украинец. Получил год, ждал апелляции. Постоянно нес про ужасы тюрьмы, как людей избивают, как все плохо. Мы с ним сильно повздорили. После чего его от нас перевели.
Дня два я осознавал, что произошло. На третий день, а точнее, ночь нужно было наладить связь — «дорогу». По ночам после отбоя осужденные, как мы себя называли, «налаживали дорогу». С окон верхних камер скидывались веревки, которые затаскивались в камеры снизу. Посередине веревки привязывали носок («коня» на жаргоне) — это и была дорога. Там,
