Мареновая роза - Стивен Кинг

С внезапной решительностью Рози вставила лезвие ножа под верхнюю планку рамы и, пользуясь им как рычагом, приподняла ее. Она остановилась бы мгновенно, если бы почувствовала сильное сопротивление — хотя бы потому, что второго ножа для разделки мяса у нее нет и ей совсем не хотелось сломать лезвие — однако гвозди, скреплявшие раму, легко поддались. Рози отсоединила верхнюю планку, придерживая стекло свободной рукой, чтобы оно не грохнулось о стол и не разлетелось на куски, и отложила ее в сторону. На стол со щелчком упал еще один дохлый сверчок. Спустя несколько секунд она держала в руках полотно. Без рамы и стекла оно оказалось дюймов тридцать в ширину и чуть меньше двадцати дюймов в высоту. Рози осторожно провела кончиками пальцев по давным-давно высохшим масляным краскам, ощущая едва заметные слои различной высоты, чувствуя даже миниатюрные бороздки, оставленные кистью художника. Ощущение было интересным и странным, но отнюдь не сверхъестественным; ее пальцы не провалились сквозь холст в другой мир.

Ее отвлек звонок купленного вчера телефона. Телефон зазвонил в первый раз, и от его пронзительного требовательного сигнала, включенного на полную громкость, Роза подскочила, издав слабый крик. Рука непроизвольно напряглась, и пальцы, которыми она ощупывала картину, едва не проткнули полотно.

Положив картину на кухонный стол, она поспешила к телефону, надеясь, что это Билл. Если так, то она, возможно, пригласит его заглянуть к ней, — пригласит, чтобы он хорошенько рассмотрел картину. И покажет ему, какой своеобразный набор вывалился из-за бумажной подкладки. Мусор. — Алло?

— Здравствуйте, Рози. — Не Билл. Голос женский. — Это Анна Стивенсон.

— О, Анна! Здравствуйте. Как поживаете?

Из раковины раздалось настойчивое трррр-трррр.

— Поживаю я плохо, — ответила Анна. — Откровенно говоря, из рук вон плохо. Случилось очень неприятное событие, и я должна рассказать вам о нем. Может, никакого отношения к вам случившееся не имеет — я всей душой надеюсь, что так оно и есть, — но как знать.

Рози медленно опустилась на стул, напуганная даже сильнее, чем тогда, когда нащупала под бумажной подкладкой картины шуршащие бугорки мертвых насекомых.

— Что случилось, Анна? Что случилось?

С возрастающим ужасом она выслушала рассказ. Закончив, Анна спросила, не хочет ли Рози приехать в «Дочери и сестры» хотя бы на ближайшую ночь.

— Не знаю, — безжизненным голосом произнесла Рози. — Мне надо подумать. Я… Анна, мне нужно срочно поговорить кое с кем. Я позвоню позже.

Она хлопнула по рычагу телефонного аппарата, не дожидаясь ответа, позвонила в справочную, попросила сообщить ей номер, выслушала, набрала его.

— «Либерти-Сити», — прозвучал в трубке немолодой мужской голос.

— Простите, могу я поговорить с мистером Штайнером?

— Я и есть мистер Штайнер, — ответил хрипловатый голос с легким оттенком иронии. Рози замешкалась на миг, затем вспомнила, что в ломбарде Билл работает вместе с отцом.

— Билл, — выдавила она. Горло снова пересохло, каждое слово давалось с огромным трудом. — Биллом. То есть я хочу сказать, мне нужно поговорить с Биллом.

— Одну секунду, мисс. — Последовало шуршание, стук трубки, которую положили на стол, затем отдаленное: — Билл! Тебя к телефону. Женщина.

Рози прикрыла глаза. Словно откуда-то издалека до нее донеслось «трррр-тррр» из раковины.

Долгая, невыносимая пауза. Из-под ресницы левого глаза выкатилась слеза и оставила после себя мокрую дорожку на щеке. Ее примеру последовала слеза, спустившаяся по правой щеке, и в памяти всплыл обрывок старой народной песни: «Вот и начались бега… Гордость скачет впереди… Сердца боль за нею следом…» Она утерла слезы. Сколько их высохло на ее щеках за всю жизнь? Если придуманная индусами теория реинкарнации верна, кем же она тогда была в прошлой жизни?

На том конце линии взяли трубку.

— Алло? — Голос, который она теперь слышала почти в каждом сне.

— Алло, Билл. — Это был не ее нормальный голос, и даже не шепот; скорее, отголосок шепота.

— Я вас не слышу, — сказал Билл. — Не могли бы вы говорить погромче, мэм?

Ей не хотелось говорить погромче; ей вообще хотелось повесить трубку. Но она не могла. Потому что если Анна права, над Биллом тоже нависла опасность — серьезнейшая опасность. В том случае, конечно, если некто, представляющий эту самую опасность, сочтет, что Билл слишком близок к ней. Она откашлялась и попробовала снова.

— Билл? Это Рози.

— Рози! — воскликнул он обрадованно. — Эй, как поживаете?

Его нескрываемая, искренняя радость только ухудшила дело; Рози неожиданно показалось, что кто-то всадил ей нож в живот по самую рукоятку.

— Я не смогу поехать с вами в субботу, — сообщила она скороговоркой. Слезы бежали все быстрее и быстрее, выползая из-под ресниц, словно отвратительный горячий жир. — И вообще я никогда никуда с вами не поеду. Я просто сошла с ума, когда решила, что смогу.

— Господи, Рози! О чем вы говорите? Что произошло?

От паники в его голосе — не рассерженности, которую она ожидала, а настоящей паники — у нее сжалось сердце, но его испуг почему-то показался ей еще хуже. Она не в силах была слышать этот растерянный голос.

— Не звоните мне и не приезжайте больше, — сказала она, и неожиданно перед ней с необыкновенной отчетливостью возник кошмарный образ Нормана, стоящего на противоположной стороне улицы напротив ее дома под ливнем, в плаще с поднятым воротником, нижняя часть лица освещена уличным фонарем, верхняя скрывается в тени от полей шляпы, — он стоит, как жестокий, похожий на дьявола злодей-убийца из романа женщины, скрывающейся под псевдонимом Ричард Расин.

— Рози, я не понимаю…

— Я знаю, и так даже лучше. — Ее голос дрожал, готовый снова рассыпаться на кусочки. — Держитесь от меня подальше, Билл.

Она быстро положила трубку на рычаг, какое-то время смотрела на телефон, затем испустила громкий, полный невыносимой боли крик. Обеими руками Рози столкнула телефон с коленей. Трубка отлетела на всю длину шнура и замерла на полу; непрерывный гудок свободной линии связи странно смахивал на треск сверчков, убаюкавший ее ночью в понедельник. Внезапно она почувствовала, что больше не может слышать этот гудок, ей показалось, что если он продлится еще несколько секунд, голова расколется надвое. Она встала, подошла к стене, присела на корточки и выдернула шнур из розетки. Когда попыталась снова встать, дрожащие ноги отказались ей повиноваться. Она села на пол и закрыла лицо руками, давая волю слезам. Другого выбора у нее, собственно, и не было.

В течение всего разговора Анна настойчиво повторяла, что она в этом не уверена, что и Рози не может знать наверняка, несмотря на все свои подозрения. Но Рози знала. Это Норман. Норман здесь, Норман лишился остатков разума, Норман убил Питера Слоуика, бывшего мужа Анны, Норман ищет ее.

7

В пяти кварталах от «Горячего горшка», где не хватило только пять секунд, чтобы столкнуться со взглядом жены, смотревшей в окно на прохожих, Норман свернул в дверь магазинчика «Не дороже 5». «Любой предмет в нашем магазине стоит не больше пяти долларов!» — гласил плакат, вытянувшийся вдоль всей стены. Над ним висел отвратительно нарисованный портрет Авраама Линкольна. На бородатой физиономии Линкольна сияла широкая самодовольная улыбка, один глаз прищурился в попытке подмигнуть, и Норману Дэниэлсу бывший президент показался очень похожим на пожилого мужчину, арестованного им однажды за то, что тот задушил жену и всех четверых своих детей. В этой лавке, которая располагалась буквально по соседству с ломбардом «Либерти-Сити», Норман приобрел все необходимые ему для изменения своей внешности предметы: пару темных очков и бейсбольную кепку с эмблемой «Чикаго Соке» над козырьком.

Как человек с более чем десятилетним опытом работы в должности полицейского инспектора, Норман пришел к твердому убеждению, что маскировка уместна в трех случаях: в фильмах про шпионов, в рассказах о Шерлоке Холмсе и на маскарадах. Особенно бесполезна она в дневное время, когда накладные усы, к примеру, больше всего похожи на накладные усы. А девочки в «Дочерях и сестрах», в этом публичном доме нового века, куда Питер Слоуик, как он признался в конце концов, направил его бродячую Роуз, наверняка будут пялиться во все глаза на прохожих, выискивая среди них хищника, подкрадывающегося к их борделю. Для таких девочек паранойя — не просто временное состояние, это их повседневный образ жизни.

Кепка и темные очки сослужат свою службу; все, что он запланировал на сегодняшний вечер, — это, говоря языком Гордона Саттеруэйта, его первого партнера по работе в полиции, «малюсенькая рекогносцировка». А еще Гордон любил хватать своего юного напарника за неожиданные места, предлагая заняться тем, что на его языке называлось «резиновой туфлей». Толстый, вонючий, постоянно жующий табак, Гордон с первых же минут знакомства не вызывал у Нормана ничего, кроме глубокого презрения. Гордон работал в полиции двадцать два года, последние девятнадцать в должности инспектора, но он начисто был лишен чутья. Нормана же природа наградила чутьем с избытком. Ему не нравилась его профессия, он ненавидел клоунов и уродов, с которыми приходилось разговаривать (а иногда и вступать в более близкие отношения, если поставленная задача включала работу под прикрытием), но он имел чутье, и оно, как показали прошедшие годы, оказалось самым ценным и незаменимым его качеством. Именно чутье помогло ему расследовать дело, приведшее затем к повышению по службе, — дела, превратившего его, пусть даже ненадолго, в золотого мальчика для средств массовой информации. В том расследовании, как это обычно бывает с организованной преступностью, однажды наступил момент, когда путь, по которому пробирались сыщики, растворился в хитросплетении множества расходящихся в разные стороны похожих тропинок. Но существенное отличие состояло в том, что возглавлял расследование — впервые за свою полицейскую карьеру — Норман Дэниэлс, и он, после того как логические приемы оказались исчерпанными, сделал то, чего не сумел бы почти никто другой: не медля ни секунды, переключился на интуицию, полностью доверившись ей, внимательно прислушиваясь к тому, что она ему подсказывала, продвигаясь вперед уверенно и напористо.