Археология оружия. От бронзового века до эпохи Ренессанса - Эварт Окшотт

Неизбежное формирование того, что мы назвали бы рыцарственным отношением к женщине, началось в середине XII в. Толчок ему дали поэты юга Франции, в особенности после того, как Элеонора Аквитанская (одна из самых очаровательных женщин Средневековья, которая впоследствии стала женой короля Генриха II и матерью Ричарда Львиное Сердце и его брата Джона) приехала из Прованса в Париж, чтобы на короткое время стать королевой, женой Людовика VII Французского.

С этих пор и впредь женщины стали рыцарским идеалом, а религия и феодальная верность отошли на второй план. Но война, славная и вдохновляющая вещь, способ приумножить богатства, занимала высокое место как любимое занятие благородных мужчин; но влияние любви как основного направления рыцарского духа придало куда более легкий характер даже сражениям, и литературе, и самой жизни. Теперь поэты пели только о совершенствах своих дам, прославляли их милосердие и жаждали добиться благосклонности. Рыцарь сражался самоотверженно (его нельзя было отвлечь от привычного занятия или развлечения), но только для того, чтобы заслужить милость своей дамы, и слово amoureux (от «влюбленный») приобрело большее значение, чем то, которое оно имеет в наши дни, поскольку тогда оно включало в себя целиком весь набор рыцарских добродетелей. На первом месте была вот такая идея:

Нее never were good werryoureThat cowde not love aryghte [24].

«Тот, кто не любит, — человек лишь наполовину». Это основа, потому что больше всего общество нуждалось во влиянии, которое смогло бы сделать грубых мужланов галантными рыцарями. Этого не понимали и жестоко порицали два столпа XIX в., Фримен и Грин. Надо отдать им должное, рыцарство выглядело ужасным, если сравнивать со стандартами их времени, поскольку две его основные стороны одинаково претили обществу Викторианской эпохи: римско-католическая церковь и незаконная любовь. Не надо забывать: да, любовь, о которой пели трубадуры и во имя которой сражались рыцари, не была освящена узами брака. Женатое состояние было не благополучным завершением куртуазной любви, а наиболее серьезным и опасным препятствием на пути к ней. Дам поощряли находить утешение в незаконных отношениях и учили, какими дьявольскими уловками можно обмануть внимание мужей, а рыцари и сквайры должны были, согласно общим ожиданиям, завоевать благосклонность женщины (не важно, замужней или нет) и затем сделать ее смыслом своей жизни. Теоретически считалось, что такая любовь должна быть абсолютно безгрешной; рыцарь не ждал, чтобы дама дарила ему что бы то ни было, кроме оружия, лошадей или денег. Таким образом, рыцарская интрига должна была превратиться (а часто так и было) в колоссальную систему двоебрачия, когда каждая дама имела и мужа и любовника, а каждый истинный рыцарь, кроме женщины, которую брал в жены по деловым соображениям, поклонялся богине, ради которой сражался и каждому слову которой обязан был повиноваться без малейшего колебания. Но случались и исключения — к примеру, в браке Эдуарда III и Филиппы или Черного принца и Джоан Холланд, для которых жены были одновременно и богинями.

Церковь не одобряла систему галантной любви и боролась против нее, не столько из-за нарушения моральных норм, сколько потому, что она отвлекала рыцарство от борьбы с неверными и походов для освобождения Святой земли. Тем не менее очень быстро она стала третьим и завершающим элементом этого идеала. Сказано было, что лучшими отличительными чертами рыцаря являются честь, набожность и способность любить, а худшими — жестокость, надменность и похоть. Достоинствами считались отвага, вера и преданность, порицались убийства, нетерпимость и неверность. Если мы признаем правой ту или другую сторону, станем делить все на черное и белое и не заметим того, что рыцарство являло собой фантастическую смесь добродетелей и пороков, плохого, хорошего и среднего, как и все, созданное человеком, то получим о нем крайне неверное представление. В общем и целом этот период весьма часто идеализируют, представляя женщин ангелами, а рыцарей — какими-то бесплотными духами, парящими на крыльях высоких чувств и никогда не спускающимися на грешную землю. Конечно же так думать не стоит. Прежде всего, в каждое мгновение своей жизни эти люди были воинами; наибольшее счастье доставляли им сражения, и даже в мирное время они ухитрялись скрещивать мечи на турнирах (о них мы поговорим чуть позже). Религия и служение дамам несколько облагородили облик диких воителей, но не изменили их сущности — в целом эпоха рыцарства была не менее жестокой и кровавой, чем предыдущие периоды.

Существовала еще одна обязанность, которую должен был выполнять тот, кто хочет стать образцовым рыцарем: всегда, при любых обстоятельствах быть веселым. Жизнерадостность, даже в самой печальной ситуации, стала признаком истинно рыцарского поведения. То, что это не было просто поверхностным легкомыслием, быстро забываемым во время жестокой войны, подтверждается бесчисленным множеством случаев, причем не только из времен Средневековья, но и гораздо позже. Благодаря этому качеству мы можем простить многое из того, что не в состоянии одобрить.

В качестве самых бросающихся в глаза характеристик средневекового общества можно назвать формализм и любовь к церемониям. Уважение к именам и словам, определениям и правилам восходит к доисторической эпохе, к магии слов и символов. Все признают институт рыцарства в его образном значении, но легко забывают о том, что эти люди действительно жили, так сказать, внутри аллегории и то, что нам кажется абсурдным или фантастическим, для них таковым вовсе не являлось. В душе рыцаря никогда не остывал идеал, который делал его внутренне свободным, но заставлял подчиняться определенным правилам поведения. В церемонии посвящения все имело символический смысл: действия, оружие и одежда. Древний церемониал отличался простотой и, можно сказать, первобытностью. Под влиянием церкви он сильно изменился. Церемония посвящения в рыцари не только поднимала социальный статус неофита — она делала его другим человеком, и прежде всего это осознавал он сам. В общем и целом этого результата и добивались с помощью символических обрядов, совершаемых с благословения и под покровительством церкви; прежде всего рыцарь обязан был стать защитником религии, а из этого следовало все остальное. Конечно, ритуал производил свое действие — столетия, в течение которых люди привыкли совершать действия такого типа, не могли глубоко не запечатлеться в сознании.

Когда, в начале XII в., рыцарство достигло своего расцвета, символизм, сопутствовавший посвящению, стал более замысловатым. Накануне того, как неофит должен был присоединиться к ордену, друзья-оруженосцы торжественно снимали с него одежду и опускали в воду, в знак очищения. Затем на него надевали белую тунику, эмблему чистоты (как и в случае с баптистским крещением), и алый плащ, эмблему знатности, а также черные чулки и башмаки, как знак смерти и земли, в которой он со временем будет лежать. Затем будущего рыцаря опоясывали белым поясом (символ целомудрия) и вели в церковь или замковую часовню, где он всю ночь должен был молиться в одиночестве, сложив руки перед алтарем. Наутро неофит исповедовался и слушал мессу, а затем наступал великий момент: по завершении последнего гимна молодой человек передавал свой меч священнику, тот клал его на алтарь и призывал Господне благословение, а затем возвращал с торжественными словами. Принимая меч, неофит должен был трижды взмахнуть им, вложить в ножны и вручить своему покровителю, которым мог быть сеньор или просто другой рыцарь, поскольку любой получивший посвящение мог провести этот обряд, а затем произносил перед ним рыцарскую клятву. Потом друзья и спутники надевали на нового рыцаря полные доспехи, но только покровитель мог опоясать его мечом и дать посвящение — в виде удара по плечу либо плоской стороной меча, либо кулаком. Наконец, рыцарь получал четыре заповеди: не иметь дела с предателями, не давать даме (не важно, замужней или нет) дурного совета, он должен был всегда защищать ее и относиться к ней с глубочайшим уважением. Кроме того, он должен был соблюдать целомудрие, поститься, каждый день слушать мессу и заказывать службы в церкви [25]. Об этом говорится в нравоучительной истории о рыцаре, который, не слушая своего нетерпеливого оруженосца, настоял на том, чтобы перед выходом на турнир прослушать мессу. После этого он получил от Пречистой Девы чудесную помощь в сражении.

Турниры всегда будоражили воображение, и (отчасти из-за этого, возможно) Фримен и его последователи громили их как еще один абсурдный аспект рыцарства. Однако во времена расцвета (XII и XIII вв.) это было важным для общества событием, дававшим необходимый выход стремлению сражаться и служившим школой обучения военному делу. На турнир собирался народ из многих стран, что поддерживало дух братства по оружию у различных народов и являлось существенной частью рыцарского идеала. Кроме того, была и материальная выгода: победитель увозил с собой богатую награду в виде оружия и лошадей. Правда, иногда приз был менее ценным, а то и унизительным — к примеру, когда английские бароны принудили принца Джона подписать в 1215 г. в Равенделе Великую хартию вольностей, они решили устроить состязание в Стейне. Поскольку собрались они там во множестве, казалось неразумным упускать такой хороший случай. Наградой, за которую ломали копья и которую вручила леди, был живой медведь! Можно представить себе, что испытывал рыцарь, которому требовалось забрать приз такого рода. Впрочем, по счастью, наверняка он был не единственным — согласно обычаю, рыцарю в любом случае принадлежали кони и доспехи всех, кого он победил, а и то и другое стоило весьма недешево. Так что, по всей вероятности, медведь оказался самой скромной частью награды (хотя конечно же самой колоритной и запомнившейся).