Танец семи покрывал - Вера Ветковская

…Сколько раз приходилось Чону отрываться от этих губ и от этого тела, но никогда еще он не выходил из поцелуя как из битвы, в которой потерял много крови…

— Счастливо оставаться, Павел, — ударившись всем телом о стену, отброшенная им, насмешливо произнесла Зара и скользнула мимо Павла вниз по лестнице, уносясь, недоступная, в свою мучительную музыку.

Глава 31

Зима

Выпал первый снег, потом второй, третий… Обнажилось пространство зимы, и из окна мастерской стал виден затылок скульптуры вождя, никем не востребованной из бывшего сада Вучетича.

В эту зиму Стася особенно заинтересовалась снегом, который шел и шел. Она научилась угадывать форму снежинок, летящих за окном, не вставая с постели, по свету в комнате. Если утром здесь было темновато, как во время ноябрьских дождей, это означало, что снег валил влажными, тяжелыми хлопьями. Если можно было читать, не включая настольной лампы, значит, снег был более легким и сухим; еще одна порция света, при которой вполне можно было рисовать карандашом, разделяла снежинки друг от дружки, как танцовщиц в балете. Когда чувствовалось, что вот-вот проглянет солнышко, снег делался рассеянным, отчетливым по форме и редким, точно на небе кто-то время от времени встряхивал ветви огромного дерева.

Стася в комнате брата угрюмо рисовала чертежи различных снежинок, сравнивая их между собой, углубляясь в детали, заметные лишь ее глазу, расцвечивая их своей фантазией, составляла их в букеты, сплетала из них венки, отливала диадемы. Чон в это время, если не был занят в музее, читал ей вслух чудесный роман Чарльза Диккенса «Большие надежды», в конце которого, смутно помнилось Стасе, появлялся большой заброшенный сад, куда однажды вернулись герой и героиня. Финал романа оставался открытым — что будет с ними после этого сада, об этом можно было только догадываться. В молодости легко выйти из такого сада, легко отворить калитку и, обернувшись, прощально взмахнуть рукой, но проходит время, и воздух в нем как будто густеет от воспоминаний прошлого, и движения людей поневоле делаются замедленными, ноги по щиколотку утопают в прошлогодней листве, и зов прошлого в новой акустике звучит настойчивее и чище суетных призывов будущего.

Мирная картина! Чудная картина, она отпечаталась на сетчатке нашей мечты! Жена рисовала, муж ей читал английский роман. Да, именно роман, и именно английский, отменно длинный… И в доме было тепло, и Стася отнюдь не мерзла в просторном вязаном свитере мужа, но ей казалось, снег идет сквозь крышу, засыпая их обоих хлопьями, превращая живых людей в ледяные статуи, которыми прославилась Анна Иоанновна.

Чон читал, Стася слышала его голос; голос, покинутый человеком на произвол судьбы, голос, посланный им, как солдат на последний, не взятый еще врагом форт, чтобы дать возможность всему войску отступить… С каждым днем этот голос делался все более и более пустым, уже не различал прелестей английского пейзажа и вообще английского романа, не интонировал фразу, не обозначал знаки препинания, проходя сквозь текст навылет, как сапожная игла.

Чону еще оставалось несколько глав до заключительного сада, а он убивал своим голосом героев, им уже было не добраться до заветной калитки, которая открывалась в чудесную осень. Они слабели друг у друга на глазах. И Стася уже еле держала в пальцах карандаш, ломая голову над тем, что происходит.

Самое главное, что ничего, по сути, не происходило.

Она по-прежнему была золотой ласточкой. Но что-то тихо плелось на клеточном уровне, какая-то невидимая, разрушительная работа велась за спиной зримого мира, все разрушалось изнутри, материя слабела, но предметы еще стояли, все исчезало, но фантомные боли испепеляющей внутри них жизни были так сильны, что Стасе казалось: от каждой вещи в ее комнате идет тихий, безнадежный вопль.

И какие же вопросы она могла предложить Чону? Что с тобой происходит? Отчего ты стал другим, а я все та же? Любишь ли ты меня еще? Но на такие вопросы мужчины, посылающие свою душу, как солдата, охранять безнадежный форт, дают, как правило ответ: ничего, все нормально, я такой же, люблю, конечно, — и эти ответы распадаются в воздухе на отдельные бессмысленные звуки, не достигая слуха вопрошающего.

Как хорошо жили Стефан с Зарой! Снизу то и дело доносились взрывы смеха, оживленные голоса, а то и пение… Чем веселее жила пара внизу, тем печальнее делались те, наверху.

Стася иногда выходила на веранду, жмурясь от яркого снега, смотрела, как брат с Зарой играют с Террой, возятся в снегу, — а он все шел, шел — куда только он собирался завести Стасю, этот снег? Ей казалось, из этой зимы уже не выбраться им обоим…

А между тем замечательно (по крайней мере, с внешней стороны) прошел Новый год.

Чон решил тряхнуть стариной и созвал прежних своих друзей, из которых Стася знала только Марию и Родю, а тут уж познакомилась с остальными: с добродушным Колей Сорокиным, с ироничной художницей Таней Марининой и ее мужем, тихим Львом Лопотовым, которого Таня называла Заяц Лопотов, с Семой Шороховым, строчившим детективы из американской жизни под псевдонимом Шор Семус.

Чон играл Прокофьева и Глиэра, Зара показала в общих чертах новый танец, который ставил Юрий Лобов, Марианна принесла послушать запись с последнего концерта Лины Мкртчян, голос которой шел, как снег, с заоблачных высот, благословляя и леса, и поля, и горы…

И все было чудесно, но что-то по-прежнему оставалось ужасным, хотя Чон был довольно весел, особенно его обрадовало ружье профессора Михальского, извлеченное подвыпившим Стефом из чулана, — он тут же отправился чистить его на кухню.

— Чон не изменился, — сказала Стасе Мария.

— Нет? — обнадеженная ее словами, улыбнулась Стася.

— Ни капельки, все такой же разный. То мужик мужиком, то мальчишка… Какой, спрашивается, из него охотник, что он так вцепился в это ружье?

— А я изменилась? — спросила Стася.

— Похорошела, — признала Мария. — Счастье красит человека.

Лицо Стаси искривила такая жалкая ухмылка, что Мария встревожилась:

— Я что-то не то сказала?

— Нет, все в порядке, — сказала Стася.

Так, может быть, действительно ничего не изменилось и она понапрасну мучила себя? Вот листья уже облетели, а ничего такого не произошло. Но Стася чувствовала; обычно то, что происходит, происходит исподволь, подготавливается месяцами, а потом вдруг вырастает перед человеком как ошеломляющая данность. Что там парки прядут для нее в небесах? Как ни всматривалась Стася в рисунок снежинок, она не в силах была прочитать по нему сообщение зимы, посланное с неба. Очевидно, буквы выпадали не в том порядке или пророчество посылалось на незнакомом ей языке. В периодической системе зимы оставалось несколько свободных клеток для открытия неких элементов, которые способны опрокинуть все наши представления о химии любви, да, химии, которая теперь проницает все: творчество и жизнь, жизнь и смерть.