Маяковский едет по Союзу - Павел Лавут

Маяковский блеял. Каменский на гармошке исполнил громкий туш.

Смеялись до слез.

Дочка художника Д. П. Штернберга зачитала «приветствие от школьников». Оно заканчивалось словами:

И все теперь твои мы дети, / В том смысле, что — ученики!

Лев Кассиль был инициатором и руководителем шарад. Строчки Маяковского «олицетворялись», причем отгадывать должен был автор. Среди многих других были такие: Кассиль усадил Асеева и его жену на диванчик: «Маленькая, но семья», Маяковский догадался.

Затем кто-то сел за стол, а Кассиль протянул ему лист бумаги, резко положил вечное перо на стол и отошел. «Вот вам, товарищи, мое стило, и можете писать сами!» — тоже догадался сразу Маяковский.

Я вытащил расческу из кармана Мейерхольда и держал настойчиво у самого его лица. Это означало: «Гребенки — Мейерхольд» (из «Ужасающей фамильярности»).

Танцевали под баян, пели, пили шампанское, фотографировались. Уже под утро Маяковского с трудом упросили прочитать стихи.

Сперва он исполнил «Хорошее отношение к лошадям». Оно прозвучало более мрачно, чем обычно, но своеобразно и глубоко.

Другое стихотворение — «История про бублики и про бабу, не признающую республики» читал несколько рассеянно; в исполнении почти отсутствовали гротесковые интонации, присущие этой полулубочной сказке.

В последних числах января, за несколько дней до открытия выставки, материалы мы доставили в клуб писателей. Началась кипучая работа, с утра до поздней ночи.

Нередко приходилось читать о том, что Маяковский делал выставку чуть ли не самостоятельно, и читатель, не задумываясь, может принять этакое за истину. Это далеко не так и не следует приписывать выдающемуся поэту того, чего он просто физически не в силах был сделать. Да, он руководил, талантливо изобретал и сам трудился над оформлением: сортировал, распределял по щитам и витринам, сочинял надписи и даже иногда прибивал гвозди — словом, делал все, что приходилось. Но нельзя думать и тем более писать, что один человек в четыре дня соорудил такую выставку, несмотря на ее, казалось бы, скромные габариты. Нет, это не так!

По рекомендации Маяковского я договорился с молодым оформителем о его работе по скромной оплате, согласно смете. Фамилию его я забыл. Но помню только, что он усердно выполнял задания Владимира Владимировича, иногда проявляя и свою инициативу в эти напряженные дни до открытия выставки. Парень этот наведывался на протяжении трехнедельного показа выставки и помогал кое в чем.

Минуло почти сорок лет, и мне довелось прочитать заметки А. Бромберга о выставке («Дружба народов», 1968, № 7), в которых имелось имя оформителя — Виталия Горяева, рассказ которого он привел, опустив, правда, одну «мелкую» деталь: запись делалась автором заметок не в 1930 году, а через 35 лет, точнее, в шестидесятых годах, в дни проходившей в Центральном Доме литераторов выставки ныне известного талантливого художника Виталия Горяева.

Подготавливая новое издание своей книги, я решил встретиться с Горяевым, и мы провели к обоюдному удовольствию интересную беседу.

Немудрено, что в период подготовки выставки при напряженной пятимесячной работе в суматохе многое выветрилось из памяти. Одновременно я занимался и устройством выступлений поэта как в Москве, так и а Ленинграде.

Когда говорят, что в клубе писателей работали или бывали ежедневно (такое встречается неоднократно) во время оформления экспозиции, то у читателей порой создается впечатление, что непосредственная работа до открытия продолжалась по крайней мере несколько недель, и даже Бромберг не избежал этого преувеличения. А ведь материалы были доставлены в клуб писателей за четыре-пять дней до открытия (не ранее 28 января.)

В последние два дня экспозиция пополнялась самим Маяковским ценными книгами и документами. Накануне открытия выставки на мою долю выпала задача доставить два макета постановки Театра Мейерхольда «Клоп». Неожиданно я столкнулся с трудностями — несмотря на предварительную договоренность, администрация не брала на себя смелости разрешить вынести из театра хрупкие макеты: как бы на выставке с ними чего не случилось. Затратив много времени и сил, я добился цели лишь с помощью самого Всеволода Эмильевича Мейерхольда.

Я решил отказаться от грузового транспорта, чтоб не растрясти легкие макеты, и взамен привлек ребят, с тем чтоб донести на своих двоих — медленно, но без риска — от Садово-Триумфальной (ныне площадь Маяковского) до Кудринки (ныне площадь Восстания). Это как-никак около полутора километров.

Итак, вернемся к встрече моей с Горяевым через сорок пять лет после гибели Маяковского. Вот что рассказал Виталий Николаевич: «Мне было девятнадцать лет, когда я впервые попал в столицу в 1929 году, приехав из Читы, с тем чтобы поступить в технический вуз. Успешно сдал экзамены, получил койку в общежитии. Но одновременно я увлекался литературой — писал стихи и рассказы. До отъезда я отправил в Москву в адрес МАППа на консультацию свою и знакомых ребят литпродукцию.

В Москве я побывал в МАППе с целью узнать о моей папке с сочинениями. Но я не только не получил ответа, но и не смог добиться возврата наших произведений. Тут-то я встретил вас и робко поделился своей неудачей, как бы ища совета. И на мое счастье, вскоре пришел сюда Маяковский (очевидно, вы его ждали), и меня с ним познакомили. Я ему поведал о своих обидах, по вашему совету, — еще бы, такое счастье привалило. Странно, Бромберг почему-то опустил ваше имя, а пишет, „подвернулся какой-то молодой человек“, хотя этим человеком были именно вы и об этом я ему говорил». Я признался Горяеву, что всего этого я не помню вовсе. И он продолжал: «Владимир Владимирович направился в МАПП и получил мою папку. Он предложил дать ему мои стихи, с тем что завтра он мне их вернет. И действительно, он вернул точно, не выразив при этом восторга от моего поэтического творчества. Но у меня в руках была и другая папка, которой Маяковский заинтересовался. Я ему сказал, что это не стихи, а рисунки. Он просмотрел оперативно и реагировал мгновенно и совсем неожиданно для меня. „Вы не поэт, — сказал Маяковский, — а художник“. Узнав от меня, что я принят в училище имени Баумана, он спросил: „А что вы будете делать по окончании?“ Я ответил: „Строить мосты“.

Владимир Владимирович не соглашался: „Этим займутся другие, а я попробую вас переключить“, - и тут же позвонил Павлу Ивановичу Новицкому, директору ВХУТЕИНа, уговорив его, несмотря на уже закончившийся прием, сделать исключение для меня. Я был ошарашен и растерян, и в конечном счете меня зачислили во ВХУТЕИН, и я — художник! Вот и судите. Надо полагать, что моим благодетелем и стал Маяковский», ― резюмировал Горяев.