Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно

У Вильгельма, впрочем, был свой собственный взгляд на внешнюю политику. Он стремился к возможно более тесным отношениям с Великобританией и надеялся на взаимность, тем более что первым о необходимости и возможности такого союза высказался принц-консорт Альберт. Попытки предпринимали и Бисмарк, и Чемберлен, но союз создать не удалось. Германскому канцлеру осталось лишь сетовать на «кошмар коалиций». Вильгельм пытался рассуждать за англичан: допустим, в случае войны они не захотят поддержать немцев — Германия потерпит поражение, но и Великобритания станет легкой жертвой соединенных сил России и Франции. Англичане, к его разочарованию, не разделяли этого логического умозаключения, которое Вильгельму казалось безупречным. Их много больше занимал конфликт между Вильгельмом и Викки, в котором они безоговорочно приняли сторону последней.

Между тем 15 ноября Викки сообщила о своем намерении совершить поездку в Англию. О том, чтобы встретиться с сыном перед отъездом, речи не было. «Мать обвиняет его в том, что он бесчестит память отца», — сухо констатировал Вальдерзее. Вильгельм решил сделать красивый жест и приехал проводить ее на вокзал. Вальдерзее выразил надежду, что вдовствующая императрица не будет особенно спешить с возвращением.

Вечером в тот же день кайзер устроил пышный ужин во дворце. Гостей обслуживали три метрдотеля — начальник Генерального штаба пришел в ужас от такой расточительности: по его мнению, вполне хватило бы одного. Генерал был обеспокоен и тем, что придворная челядь «начинает задирать нос, вести себя бесцеремонно, на что уже есть жалобы». Двор терял прусские черты и приобретал черты византийские.

Вальдерзее угнетало, что его влияние на кайзера не было решающим. Особенно ревниво он относился к Герберту Бисмарку, который, по его мнению, настраивал кайзера против Австрии. Генерал был не прав — антиавстрийские настроения Вильгельма были связаны с личной неприязнью, которую он испытывал к эрцгерцогу Рудольфу. Молодой кайзер не проявил энтузиазма по поводу идеи превентивной войны, столь дорогой сердцу Вальдерзее. Открывая 22 ноября очередную сессию рейхстага, он заявил: «Ввергнуть Германию в пекло войны, даже победоносной, — это несовместимо с моим пониманием тех обязанностей, которые я взял на себя в качестве императора немецкого народа, несовместимо с моими убеждениями христианина».

Вальдерзее оставалось только искать утешения у прихворнувшего Бисмарка. Тот тоже счел за благо продемонстрировать хотя бы видимость хороших отношений с новым начальником Генерального штаба. Потягивая мозельское — этим вином канцлер обычно завершал свой завтрак, — он сообщил Вальдерзее, что намерен прибыть в Берлин и будет чаще встречаться с кайзером: «дважды в неделю — это действительно необходимо».

Новый год, сокрушенно замечал Вальдерзее, начался с двух неприятных новостей. Первая — суд оправдал Геффкена, его пришлось выпустить из заключения. Вторую он узнал от Гогенлоэ, который вместе с Хинцпетером был приглашен к кайзеру на ужин. В ходе обсуждения проблем образования кайзер без малейшего удовольствия вспоминал время своего пребывания в Касселе и «выступил против чрезмерно высоких требований, предъявляемых к ученикам, в то время как мы защищали этот порядок, доказывая ему, что только такие требования смогут предотвратить наплыв абитуриентов и тем самым воспрепятствовать созданию слоя образованных пролетариев», что страшило Гогенлоэ или Вальдерзее. Вильгельм, впрочем, не стал настаивать; время от времени он возвращался к своим идеям, но реализовать их так никогда и не смог. Далее вечер провели мирно — занялись чертежами нового Берлинского собора, которые были сделаны еще по заказу Фрица и Викки. На рождественские праздники Вильгельм посетил поместье Эйленбурга Либенберг. Он подарил другу только что выпущенную монету с изображением нового кайзера Германии.

VII

Новый, 1889 год начался для непоседливого кайзера новыми визитами. 16 января он уже в княжестве Липпе, посещает город Бюкебург. За первое полугодие он успел побывать в Ольденбурге, Веймаре, Брауншвейге, Саксонии и Вюртемберге. 30 января произошло экстраординарное событие: в поместье Майерлинг близ Вены застрелился эрцгерцог Рудольф. Незадолго до этого с его подачи в австрийской и французской прессе появилось несколько сочных материалов о внебрачных похождениях Вильгельма, так что у последнего не было особых оснований оплакивать самоубийцу. Под конец жизни экс-кайзер постарался затушевать личные моменты, определившие его оценку фигуры единственного сына Франца Иосифа, но все же не удержался, чтобы не отметить, «насколько холодно кронпринц относился к германскому рейху и к союзу с ним». По словам Вильгельма, «ему (Рудольфу) до глубины души была ненавистна идея пруссачества». Против этой характеристики трудно возразить.

Одним из первых испытаний для Вильгельма как политика стала стачка горняков в Вестфалии, оказавшаяся полной неожиданностью для властей. Начавшись в Гельзенкирхене, она быстро распространилась по всему Рурскому бассейну. Встали заводы Круппа, бастовали рабочие в Верхней Силезии, Аахене, Саксонии. Бисмарк с сыном выступили за жесткие меры против забастовщиков, но Вильгельм был против — вспомнив проповеди Хинцпетера, он ронял фразы о социальной справедливости и говорил, что лучше всяких Бисмарков понимает чувства рабочего люда. На заседании кабинета 12 мая разногласия проявились в открытую. Позднее кайзер говорил, что его позиция объяснялась не погоней за дешевой популярностью — просто он считал, что отвечающим духу времени социальным законодательством можно отвлечь рабочих от идей социализма и, прежде чем использовать дубинку, надо попробовать морковку. Как бы то ни было, проявление отеческой заботы о простых людях значительно увеличило популярность нового кайзера. Позднее его критиковали за то, что он отозвался о социалистах как о «безродных бродягах». Вильгельм отвечал, что так он реагировал на конкретные действия некоторых представителей социал-демократии — они имели наглость заявлять о солидарности со своими «братьями» по ту сторону германо-французской границы!

Вернемся к событиям в охваченном стачкой регионе. От военного коменданта, гусарского полковника Михаэлиса, Вильгельм получил депешу, которая подтверждала его оценку ситуации. Там говорилось: «Все спокойно, за исключением поведения властей». Вильгельм решил, что он будет «руа де гез» — «королем бедняков». Как он выразился в разговоре с Ниманом, «к общественным явлениям надо подходить, руководствуясь велением совести, — таково мое убеждение, подсказанное моей приверженностью христианской вере». Именно исходя из этих соображений он отверг рекомендации своего канцлера. Более того, он пригласил к себе в Берлинский замок представителей обеих конфликтующих сторон — поступок для тех лет поистине революционный. Рабочие-делегаты информировали кайзера о том, что хотят всего лишь возвращения к 8-часовому дню, который уже давно стал нормой для шахтеров.

16 мая во время встречи с предпринимателями кайзер заявил им, что видит свою задачу в том, чтобы выслушать и понять обе стороны: они должны решить свой спор до того, когда от него начнут страдать все немцы. И затем прозвучала неожиданная угроза: «Если фирмы не повысят зарплату, причем немедленно, я прикажу вообще убрать оттуда войска». Бисмарк отреагировал резкой ремаркой: «Собственники — это ведь тоже Ваши подданные!» Он имел в виду, что владельцев рудников надо поддержать, а забастовщиков — приструнить, с помощью оружия, если потребуется. Вильгельм возразил: он не желает начинать свое правление, «вымазавшись в крови своих соотечественников».

Бисмарк предпочел философски принять свое поражение: «Я не сержусь на моего молодого господина, он пылок и чувствителен; он хочет, чтобы всем было хорошо, — в его возрасте это естественно». Тем, кто позднее осуждал Вильгельма за его отношение к социалистам, было наверняка трудно понять и должным образом оценить «вспышку» либерализма у молодого кайзера. Между тем он фактически освободил социал-демократическую партию от того тесного корсета, в который втиснул ее Бисмарк своими законами против социалистов. Кайзеру было суждено сожалеть о содеянном: в 1891 году рабочие приняли Эрфуртскую программу[9], где говорилось о завоевании власти парламентскими, а не революционными средствами. Вильгельм выпустил джинна из бутылки. В 1894–1895 годах он попытался ограничить деятельность радикальных элементов, но рейхстаг отказался ратифицировать «закон против революционных устремлений», посчитав, что речь идет об ущемлении свободы печати. В 1897 году Вильгельм попытался ограничить свободу объединений — и вновь рейхстаг наложил свое вето. Та же судьба постигла законопроект, позволявший властям прекращать стачки.