Необыкновенные москвичи - Георгий Березко

Голованов не жалел теперь, что попал в Лужники на большой матч. Его нимало не интересовала игра как игра и ее действительные или мнимые сложности и тонкости. Но исполинский, заполненный сверх меры овал стадиона, по травянисто-зеленому дну которого метались пестрые, красно-белые и желто-голубые человечки, этот невероятный корабль, поднявший сто тысяч буйных пассажиров, был необыкновенным зрелищем. Стадион словно бы качало на гигантских волнах всеобщего душевного волнения, незримое электричество бушевало в совершенно чистом воздухе, сотрясаемом шквальными ударами. И люди вскакивали с мест, как в ужасе, и обнимались, как после долгой разлуки. На дальних скамьях никого, конечно, нельзя было различить в отдельности — точно неисчислимый бисер, красноватый на солнце, лиловатый в тени, покрывал трибуны, и лишь слитный, штормовой гул наплывал оттуда. А все, вместе взятое, вызывало даже не у болельщика замечательный подъем и жажду общения.

Было интересно смотреть и на соседей — ближайших соучастников праздника: на Дашу, на Артура, на Зою (она и Глеб поменяли свои места на более низкие, худшие, с точки зрения знатоков, чтобы сидеть всем рядом). Зоя быстро освоилась, целиком ушла в игру и вела себя несколько загадочно: казалось, эта загорелая девушка в матерчатых босоножках — «дитя полей», как глупо сострил Артур, — болела не за нашу сборную, а за гостей. Она приподнималась и стискивала сложенные руки с туповатыми пальчиками, когда футболисты в красно-белом скапливались у ворот противника и мяч коротко, почти неуловимо перелетал от игрока к игроку — вот-вот он должен был очутиться в сетке... Но вдруг, отскочив от штанги или пролетев мимо нее, он уходил в сторону, за линию поля, и Зоя вздыхала с облегчением и оправляла машинально кружевце на воротнике — старенькое, пожелтевшее, отпоротое, должно быть, от платья мамы и мамой же пришитое к платьицу дочери. Возбуждал интерес и гражданин в пропотевшей рубашке со сбитым на сторону галстуком, сидевший ниже Голованова. Каждый раз в критические моменты он припадал к своей плоской бутылке и, отхлебнув из нее, тихо постанывал; его малиновое, распаренное лицо становилось мученическим — такое наслаждение он испытывал.

Спортивное счастье словно бы колебалось в выборе — какой из команд отдать свою улыбку: первая половина игры не дала результатов, никто не сделал «штуки», как назывался гол на языке болельщиков. Но после свистка судьи «на перерыв» началось состязание спринтеров, и Глебу оно понравилось даже больше, чем футбол, — сразу было видно, кто бежит быстрее и побеждает. Длинный, костлявый парень, весь составленный из острых углов, оборвал ленточку финиша и долго еще потом, как заведенный, перебирал по дорожке своими жилистыми ногами, пока не свернул в сторону на траву; голос с неба, усиленный репродукторами, хрипло возвестил, что установлен новый рекорд страны и Европы, и победителя обступили фотокорреспонденты. А непомерный корабль стадиона со всеми его трибунами качнуло на гигантской, как цунами, волне, и сто тысяч человек разом зашумели и задвигались.

Немного мешал Голованову лишь Артур Корабельников — он без устали что-то объяснял, доказывая преимущество новой тактики игры в футбол, бранил одних игроков, одобрял других, и со всеми он был как будто в близких отношениях, притом он непрерывно острил. В конце концов, он утомил и Дашу, и она начала ему задавать вопросы, вроде:

— А что важнее для футболиста: голова или ноги?

— Важнее всего, конечно, хорошие отношения с начальством в комитете физкультуры, — отвечал Артур.

Нагибаясь и выворачивая шею, чтобы поймать взгляд Даши, он продолжал свое:

— Ты читала? К нам приезжают бразильцы — лучшая команда мира, профессора футбола. Один Пеле чего стоит... Или Гарринча! В Чили Гарринча спас бразильскую команду от поражения.

Артуру необходимо было — он чувствовал это — взять реванш за свое молчание в разговоре о Шекспире. Но Даша отворачивалась, смотрела в сторону, и, теряясь и тоскуя, он возвысил голос:

— Между прочим, знаешь, сколько у Хусаинова пластинок всяких? С ума сойти можно! Колоссальная коллекция, собрал со всего света. В команде его называют меломаном.

— Как интересно! — сказала Даша, поводя вокруг своими прекрасными глазами. — А кто он такой — Хусаинов?

— А кто такой Евтушенко? — ответил Артур, не придумав ничего лучшего.

И опять внизу, на зеленой прямоугольной лужайке, забегали красно-белые и желто-голубые человечки. Временами там происходило что-то похожее на детскую забаву «куча мала» — пестрые человечки сбегались все вместе, жестоко толкались, валились друг на дружку, а мяч, как заколдованный, выскальзывал из этой свалки и уносился куда-нибудь вбок. И разочарование и досада все ощутимее витали над стадионом, — люди жаждали победы для своих фаворитов и почти ненавидели их сейчас за то, что победа не давалась им. Гости не рассчитывали больше на выигрыш (хозяева поля играли явно сильнее), оттянули всю свою команду в оборону; они были измотаны, но держались. И даже Голованову сделалось любопытно: кто же одолеет — сила и умение или судьба и случай?

Минут за пять до конца игры вопрос как будто решился: в ворота гостей был назначен штрафной удар. И они, грязные, распаленные, построились перед воротами стенкой — плечо к плечу. На стадионе воцарилась молитвенная тишина; Зоя стиснула пальцы в кулачки, привстала, села; рядом послышалось бульканье — гражданин с малиновым лицом глотнул из своей бутылки... Но и штрафной мяч был отбит — кто-то из желто-голубых человечков, вытянувшись в прыжке, встретил его головой и сам упал навзничь. Единый, огромный звук — повальное, подобное стону «А-ах!» пронеслось над трибунами; заплескали аплодисменты. И Зоя тоже застучала ладошками, смешно подскакивая на сиденье.

Оставалась всего одна минута до свистка судьи, когда футболисты в красно-белом вновь прорвались к воротам противника. И как-то неожиданно легко, незаметно мяч оказался в сетке — запрыгал, забился там, точно рыба в неводе.

— Гол! — беззвучно шевельнулись губы Артура. Его никто не услышал.

Корабль стадиона сорвало со всех якорей и понесло на штормовом гребне; люди вопили, вставали, размахивали руками. А малиновый гражданин швырнул с размаху наземь пустую бутылку...

Одна Зоя расстроилась и осуждающе, с укором поглядывала на это ликование.

— Ты за кого болела? — изумившись, крикнул ей Корабельников; победа нашей сборной заставила его позабыть о собственном поражении.

Она не ответила...

Поле внизу в несколько минут опустело, победители и побежденные покинули его, и медленно, вдоль скамеек, двинулись к выходам болельщики, ослабевшие и примолкнувшие после всего пережитого.

— Ты что, мечтала, чтоб нашим забили? — закричал Артур. — Идешь как в воду опущенная.

— Вовсе я не мечтала, — ответила неохотно девушка.

— Чего же ты тогда?

— Ничего, — сказала Зоя.

В толпе зрителей они вышли к новому двухъярусному длиннющему мосту через Москву-реку, и здесь, у входа в метро, Голованов решил проститься: пора было ехать домой, чтобы не опоздать в гости к Люсе. Но он и рта не успел раскрыть, как Даша предложила, а вернее, приказала:

— Перейдем на ту сторону, к университету. Походим там... Я давно там не была.

Корабельников с жаром поддержал эту идею, Зоя тоже обрадовалась, и Глеб, застигнутый врасплох, замялся.

— Ты не хочешь с нами? — Даша была глубочайшим образом удивлена. — Почему ты не хочешь? Там чудесно — на Ленинских горах.

На лице Даши Глеб увидел такое искреннее непонимание, что почувствовал себя неблагодарной скотиной.

— Нет, я с удовольствием, конечно! — поспешно проговорил он. — Часок можно и походить.

И он поплелся вместе со всеми. Но теперь, когда он подчинился, в нем родилось раздражение против своей прекрасной благодетельницы: ее опека становилась слишком неотступной.

Даша шла впереди, и он все время видел ее статную спину, шею с легкими перышками волос, выбившихся из пышной прически, ее округлые в икрах, ровно загорелые ноги. И все это представлялось ему сейчас не то что некрасивым, — нет, но чрезмерным, нарочитым, показным.

На Дашу оборачивались, ее провожали глазами — рослая, прямая, одетая во все новое и дорогое, она была просто великолепна. И ее великолепие лишь увеличивало раздражение Глеба. «Красавица с туристской рекламы», — мысленно язвил он, злясь на себя за бесхарактерность.

По каменной лестнице они все поднялись на мост, на открытую, нависшую над водой дорожку, что тянулась вдоль застекленного коридора, предназначенного для метро; наверху по полотну второго яруса катили автомобили. Пешеходная дорожка выводила прямо к подножию Ленинских гор, но оттуда до университета было еще не близко — прогулка, по всей видимости, предстояла долгая. И, пожалуй, одна провинциалка Зоя была прямодушно довольна; поотстав от Даши и Артура, ушедших вперед, и поравнявшись с Головановым, она принялась болтать: