Охота. Я и военные преступники - Карла дель Понте

В феврале 1994 года полиция случайно арестовала в Германии боснийского серба Душко Тадича, который был охранником печально известного концлагеря Омарска, расположенного в деревне близ города Баня-Лука. Благодаря аресту Тадича и выдаче его Гааге, трибунал получил человека, которого обвиняли в военных преступлениях, в том числе изнасилованиях и сексуальных нападениях. Но выдача Тадича трибуналу подверглась жестокой критике. Несмотря на серьезность обвинений против этого человека, некоторые судьи считали его дело досадной помехой. Судьи и другие сотрудники трибунала утверждали, что выслеживание охранников, полицейских и солдат, подобных Тадичу — пустая трата времени и сил. Им нужны были обвинения против видных политиков, генералов и руководителей служб безопасности. Блуитт с этим не согласился. Он считал, что дело Тадича необходимо трибуналу для проверки его работоспособности, а также для укрепления морального духа сотрудников. В его словах было зерно истины. Системы трибунала были не отлажены, и следовало проверить их на практике. Только так можно было убедиться в работоспособности этого института. Обвинения в адрес глав государств, премьеров, главнокомандующих, политических лидеров и руководителей тайной полиции — очень сложное дело, особенно, если трибуналу недостает кадров и ресурсов. (Я слышала, что в самом начале трибунал вынуждали выписывать сербские газеты.) Меня поражало то, как дипломаты, подготовившие и принявшие резолюцию Совета безопасности № 827, согласно которой в 1993 году был создан трибунал по Югославии, не понимали, насколько сложным и трудным будет выдвижение подобных обвинений и как тяжело будет обеспечить арест и выдачу подозреваемых. Когда в руках трибунала оказался Тадич, против Караджича и Младича уже были выдвинуты обвинения, но государства-члены НАТО демонстрировали явное нежелание арестовывать обвиняемых.

Проблемы, связанные с расследованием обстоятельств участия Милошевича в преступлениях, совершенных во время войн в Хорватии и Боснии и Герцеговине, породили новые трения в моей службе осенью 2000 года. Я узнала, что некоторые члены следственных бригад больше занимались сбором и регистрацией свидетельств отдельных преступлений и передачей материалов в архив, а не подготовкой обоснованного обвинительного заключения в отношении лидеров государства. Руководители этих бригад сообщали о прогрессе, достигнутом в ходе сбора доказательств. Некоторые следователи даже гордились отсутствием знаний и интереса к Югославии и политическому и военному руководству страны, утверждая, что, чем меньше они знают, тем лучше, поскольку это позволяет им вести расследование совершенно «беспристрастно». Жорис рассказывал мне, что один из моих заместителей даже объяснял ему, что Милошевич — человек, который вместе с Туджманом разрушил Югославию, — не может быть обвинен в преступлениях, совершенных в Боснии и Хорватии, потому что эти страны не входят в состав Сербии. Постепенно я начала понимать, что некоторые сотрудники сознательно блокируют мне доступ к информации о том, что действительно происходит в следственных бригадах, за работу которых я несла полную ответственность. Кроме того, я заметила, что эти люди не выполняют моих приказов.

Вскоре один из юристов, англичанин Эндрю Кайли, подтвердил многое из того, о чем рассказывали Жорис и Хартманн. Другой юрист, американка Бренда Холлис, пожаловалась на то, что следователи собрали массу документов, но не ввели их в компьютерную базу данных, чтобы можно было находить их по ключевым словам и фразам, а затем оценивать их значимость и доказательную ценность. «Как мы можем составить обвинительное заключение, если даже не знаем содержания документов, которыми располагаем?» — удивлялась Холлис. Ответ на этот вопрос был очевиден. Составить обвинительное заключение мы не могли. Мы даже не знали, содержатся ли в грудах документов, собранных следователями, какие-то доказательства вины потенциальных обвиняемых. Для прокурора это был настоящий информационный кошмар. Первое черновое обвинение, оказавшееся на моем столе, содержало тщательное описание места и сути преступления, но в нем не было никаких фактов, связывавших эти доказательства с политическим лидером, против которого оно выдвигалось. Не помню, сколько черновых обвинений я отправила обратно по причине явной недостаточности их доказательной базы. Не помню, сколько раз я объясняла нашим юристам и следователям эту проблему. Я знаю, что Луиза Арбур отклонила множество черновых обвинений по той же причине.

В конце 2000 года я разговорилась в коридорах трибунала с Клинтом Уильямсоном, одним из юристов, помогавших готовить обвинительное заключение против Милошевича. Жорис говорил мне, что Уильям-сон конструктивно критиковал работу следственных бригад. Я пригласила его зайти, чтобы более подробно обсудить эти вопросы. После нескольких неудачных попыток нам, наконец, удалось встретиться в марте 2001 года, за несколько недель до того, как он перешел из трибунала в миссию ООН в Косово. Предполагалось, что наша беседа продлится не более сорока минут. Уильямсон ушел от меня только через два часа, и даже этого времени нам оказалось мало.

«Лучшие намерения терпят крах, если концепция работы неверна в корне», — сразу же заявил мне Уильямсон. По его мнению, главная проблема прокурорской службы заключалась в том, что основные усилия направлялись на поиск и обвинение военных преступников, занимавших низкое положение. Уильямсон считал, что прокурорская служба трибунала была организована по образцу аналогичной службы в Австралии. За расследование преступления полную ответственность несла полиция. Полиция предоставляла Юристу все материалы, и он готовил обвинительное заключение. Когда дело казалось готовым для судебного слушания, старший прокурор представлял факты и Доводы в зале суда. На разных этапах следствия за результаты отвечали разные сотрудники, и никто не вмешивался в дела друг друга. Однако при расследовании сложных военных преступлений, совершенных президентами, генералами и руководителями служб безопасности, подобная организация оказалась неэффективной. Эти люди сами не совершали убийств и изнасилований и лично никого не выселяли.

Со времен дела Душко Тадича прокурорская служба значительно изменилась, хотя структура, созданная Голдстоуном, Арбур и Блуиттом, все еще сохранялась. Однако следовательский аппарат, работавший в рамках этой структуры, действовал совершенно неэффективно. В служебной записке Уильямсон указывал на то, что, поскольку следовательский аппарат прокурорской службы несет полную ответственность за процесс расследования, эффективность его работы в значительной степени определяет эффективность работы всей службы в целом. От решений, принимаемых руководителями следствия, зависит то, какие дела будут рассматриваться и в каком виде. От результатов их работы страдают прокуроры: поскольку главный прокурор и товарищ прокурора не располагают информацией о фактической основе конкретных дел, они фактически полностью зависят от руководителя следственной службы и его подчиненных, которые определяют стратегию, политику и решают оперативные вопросы. Жесткое разделение обязанностей между прокурорами, следователями и аналитиками означает отсутствие эффективного контроля над результатами расследования вплоть до того момента, когда исправлять ошибки становится уже поздно. Когда дело поступает в зал суда, юристам очень сложно подкреплять свои аргументы доказательствами, собранными в поддержку ложных теорий, возникших у следователей. По сути дела, следователи определяют весь ход расследования, но не несут ответственности за результаты. Прокуроры же, которым приходится представлять дела в суде, не контролируют хода расследования, но при этом отвечают за отсутствие результатов.