Власть и наука - Валерий Сойфер

В то же время негативное отношение к законам наследственности нужно было компенсировать какими-то собственными предложениями. А что мог предложить взамен Лысенко? В полном согласии с объемом имевшихся у него знаний он обратился к идее, давно изжитой наукой, но живучей в умах неспециалистов: идее прямого влияния среды обитания на наследственные свойства организмов. Обычно принято связывать эту идею с именем выдающегося французского биолога Жана Батиста Ламарка (1744 -- 1829), хотя надо сказать определенно: те положения, которым всю последующую жизнь следовал Лысенко, были слишком примитивными, чтобы называть их ламаркистскими.

"Скоростное" выведение сортов пшеницы

В конце 1932 года, а затем в январе 1933 года на собрании в Селекционно-генетическом институте Лысенко берет торжественное обязательство:

"...в кратчайший срок, в два с половиной года, создать путем гибридизации сорт яровой пшеницы для Одесского района, который превзошел бы по качеству и количеству урожая лучший стандартный сорт этого района -- саратовский "Лютесценс 06"2..." (35).

За словами о сверхскоростном выведении сорта могло скрываться только чудо, какая-то новая, не известная никому технология научного творчества, покоящаяся на действительно новых, эпохальных открытиях. Рассказ о том, как собирался совершить свое чудо Лысенко, помогает объяснить приемы, использованные для воплощения в жизнь каждого такого "чуда". Нам будет нетрудно проследить технологию "чуда" от его истоков до завершения, так как основной участник работы, ближайший советчик Лысенко, Донат Александрович Долгушин, описал события тех лет в длинном хвастливом очерке "История сорта", который не раз публично одобрял и сам Трофим Денисович (36).

Чтобы понять идею Лысенко, нам не придется морщить лоб и вчитываться в сложные многоступенчатые схемы скрещивания, строгие математические формулы, примененные для расчета вероятностей появления нужных растений с заранее предсказанными наследственными свойствами, или же разбираться в сути хитроумных физико-химических анализов, кои бы выявили улучшенные индивидуумы, ускользавшие раньше из рук селекционеров. Всё было просто и примитивно как лапоть. Начиная рассказ об этой работе, Долгушин сообщал:

"Идея по замыслу чрезвычайно проста. Она же была и самой важной частью работы" (37).

Оказывается, Лысенко решил, что вся хитрость в правильном выборе родителей, чего-де раньше селекционеры вообще не понимали или понимали неверно. Будут хорошими родители -- тогда и потомство будет таким, какое нужно селекционеру. Этот основополагающий принцип звучал так:

"... родителей необходимо подбирать по принципу наименьшего количества отрицательных признаков, а не по наибольшему количеству положительных" (38).

Так -- и только так. Кто раньше этого не знал, тот вообще ничего не смыслит в селекции. Исходя из этой нехитрой философии, выдаваемой за последнее слово науки, Лысенко распорядился взять два сорта, каждый из которых, по его мнению, нес всего по одному отрицательному свойству: местный одесский сорт пшеницы "Гирка 0274" -- устойчивый к пыльной и твердой головне и ржавчине, но позднеспелый, выведенный Сапегиным, и чистую линию "Эритроспермум 534/1", выведенную из местных пшениц в Азербайджане В.П.Громачевским. Эта линия отличалась скороспелостью, но была малоурожайной. Лысенко намеревался получить сорт скороспелый (как Эритроспермум) и устойчивый к болезням (как Гирка). Похоже, ему не был известен старый анекдот, приписываемый Бернарду Шоу, которого первая красавица мира признала за самого умного на свете мужчину и предложила завести ребенка в расчете на его будущие невиданные достоинства. "Помилуйте, мадам, -- якобы возразил ей Шоу, -- а если он умом получится в Вас, а красотой в меня?!" Этот вполне вероятный исход почему-то не пришел в голову украинским селекционерам. Они заявили вполне серьезно:

"... скрестив два таких сорта, мы обязаны получить сорт яровой пшеницы, лишенный недостатков родителей" (39).

Любой студент-биолог второго года обучения мог бы им разъяснить, что вероятность совмещения желательных генов зависит от их положения в хромосомах, что в ходе скрещивания могут появиться и нежелательные комбинации, почему следует рассчитать заранее, сколько скрещиваний (и никак не меньше!) следует предпринять, за каким количеством потомков надо следить и т. п. Но мучить себя подсчетами Лысенко с учениками не стали:

"После нескольких дней [выделено мной -- В.С.] жарких споров, обдумываний, взвешивания противоречий, одним словом -- вынашивания идеи, был намечен строжайший план работ на два с половиной года вперед" (40).

На то, на что у людей знающих уходили месяцы, а то и годы кропотливых разработок, у лысенковцев ушло всего "несколько дней". Зато скороспелая теория, пусть даже рожденная в "жарких спорах", и методы доказательства этой теории были предельно просты:

"Новый подход к выведению сорта требовал доказательств, и единственным доказательством могло быть только одно -- создать таким путем новый сорт яровой пшеницы, более скороспелый, более урожайный... Сорт надо было создать в кратчайшее время, и Т.Д.Лысенко назначает минимальный срок -- два с половиной года" (41).

Всё. На этом "теория" кончалась. Подобно ловким обманщикам из сказки Андерсена, новоявленные ткачи могли приступать к изготовлению волшебного платья короля.

"3-го декабря 1932 года, в теплице, в обычных глиняных вазонах [все великое должно быть по форме простым -- В.С.] был произведен посев родительских форм... С 26-го января по 4-е февраля 1933 г. произведено скрещивание" (42).

Однако первый блин, как водится, вышел комом:

"Результаты скрещивания оказались довольно плачевными. От скрещивания "534/1" х "0274" было собрано только 30 зерен" (43).

Число это ничтожно мало, ибо 50 родительских растений должны были дать несколько тысяч семян. Грамотных биологов такой провал наверняка бы насторожил -- либо была ошибка в методике скрещиваний, либо, еще хуже, взятые сорта оказались генетически несовместимыми, либо вкралась какая-то иная ошибка. Но на команду Лысенко эта первая неудача не произвела ровным счетом никакого впечатления. Они уже понимали, что их занятия противоречат азам науки, в особенности генетики, и ни повторять опыт, ни заново начинать работу, учиться скрещиваниям и другим премудростям они не собирались. Законы науки пора было отвергнуть. И не случайно тяготеющий к красивостям стиля Донат Долгушин писал по этому поводу:

"Современная моргановская генетика, призванная быть теорией селекции, ни в коей мере не оправдала себя... И вот, когда в замкнутые двери настойчиво стали стучаться революционные идеи о новом подходе к селекции, встревоженная резким шумом, углубленная в теорию "наука" собралась с силами, чтобы обрушиться на акад. Т.Д.Лысенко [тогда еще, впрочем, не академика -- В.С.] -- нарушителя ее восторженного покоя... В селекционно-генетическом институте в Одессе, среди шума этой ожесточенной борьбы, под непосредственным руководством Т.Д.Лысенко небольшой сплоченный коллектив работников, воодушевленных одной идеей и непоколебимой верой в победу, преодолевая препятствия и осторожно обходя наиболее трудные места, уверенно и настойчиво шел к намеченной цели: за два с половиной года должен быть создан сорт (44)".

Объясняя свою решимость порвать с генетикой, Лысенко годом позже, 16 января 1934 года, сказал:

"Я за генетику и селекцию, я за теорию, но за такую теорию, которая, по выражению товарища Сталина, "должна давать практическую силу ориентировки, ясность перспектив, уверенность в работе, веру в победу"... Вот почему я был против, а в настоящее время еще в большей мере против той генетики, которая безжизненна, которая не указывает практической селекции ясной и определенной дороги" (45).

Словом, "уверенно и настойчиво идя к намеченной цели", лысенкоистам надо было идти, поспешая: у них ведь был "намечен строжайший план работ -- за два с половиной года должен быть создан сорт". Поэтому -- ничтоже сумняшеся 30 "драгоценных" семян высеяли снова, опять в теплице, 17 апреля 1933 года.

Результат опять оказался плачевным -- колосья образовались менее чем на половине растений, но 10 июля всё, что удалось собрать, высеяли снова. Заодно семена перемешали, нарушив важное правило селекции, особенно существенное для работы с частично стерильными растениями: посемейный отбор.

Беды на этом прекратиться не могли: "от плохого семени не жди доброго племени", и теперь летописец Долгушин зафиксировал новую неудачу: на этот раз -- "всходы долго не появлялись... некоторая часть семян так и не взошла" (46).

Раз неудачи повторялись из поколения в поколение, весь этот материал следовало забраковать и начать эксперимент сначала. Любой селекционер и просто грамотный биолог сделал бы это непременно и не стал бы далее терять время попусту. Но лысенкоисты не хотели отступать от намеченных планов, хотя у Долгушина вырывается невольное признание: