Тамерлан - Жан-Поль Ру

Одной из наиболее замечательных особенностей древней тюрко-монгольской религии была ее крайняя терпимость, а также интерес, который ее адепты проявляли к иным вероисповеданиям, равно как уважение, оказываемое ими их священникам. Подобное любопытство подтолкнуло многих тюрок к переходу во вселенские религии. Так среди них появились несториане, даосцы, буддисты, манихеи и иудеи. Сельджукиды и монголы довольно ловко умели убеждать в их особенной симпатии к тому или иному учению и в непременном их скором обращении… когда из этого могли извлечь некоторую выгоду. Сделавшись мусульманами, они, казалось, принимали всем сердцем ислам, ратовали за «священную войну», но об обращении других, за редким исключением, заботились мало и, одержав победу, оставляли новых вассалов свободно исповедовать их веру. Не приходится удивляться тому, что такой способ действий избрал и Тимур, который, однако, был более сдержан, чем ему подобные, скорее всего потому, что при всем своем желании следовать ясе он должен был выглядеть прилично в глазах своих мусульманских подданных.

Уважительное отношение к служителям культа теоретически основывалось на убеждении, прекрасно выраженном Чингисидами, в том, что их единственным предназначением было молить Бога, в частности (поскольку их просили, а они обязательно это делали), о продлении жизни императора. В действительности же уважение в значительной части держалось на страхе, внушавшемся людьми, якобы находящимися в сношениях с божеством и, следовательно, наделенными особенными способностями. Как ни велико было это почтение, оно имело свои границы. Когда вспыхивал конфликт между политическими властями и авторитетами культовыми, одна из сторон должна была уступить, и случалось так, что победа первой достигалась посредством умерщвления одного или нескольких представителей второй. Естественно, делалось все, чтобы до этого не доходило, и, когда вырабатывался приемлемый для обеих сторон modus vivendi,[26] политические власти проявляли немалую заботу об удовлетворении священнослужителей, прежде всего освобождая их от поборов и принудительных общественных работ. У нас в руках имеется значительное количество монгольских указов о «льготах», касавшихся различных общин, таким образом оказывавшихся под защитой государства. [184]

Мы уже упоминали об отношениях Тимура с дервишами, о том, как он использовал их в целях пропаганды, а также об охранных мерах, принимавшихся им для того, чтобы их не убивали и не притесняли. Особенно любопытно отметить, что руководство к действию он находил в тех же источниках, что и монголы-«язычники». Он верил, что аскеты, богословы и дервиши — это люди, озабоченные только размышлениями о будущей жизни и божественных предначертаниях. Из религиозной элиты своего государства он выбрал несколько наиболее набожных людей и поручил им оказывать ему помощь своими молитвами и, судя по его словам, был ими весьма доволен.

Нет ничего, что указывало бы на то, что под свою защиту он брал священников немусульманских, но наши сведения об этом вопросе могут быть неполными. Ибн Арабшах обвиняет Тимура в том, что в его армии — в той самой, которую он именовал армией ислама, — служили нечестивцы, носившие с собой своих идолов. Да, восточнохристианские Церкви пострадали очень, но больше ли, чем мусульмане? В том, что по окончании боев они оказывались в более притесненном положении, уверенности нет. Тимур брал на службу христиан-грузин точно так же, как хорасанцев. Клавихо собственными глазами видел возле входа в царский шатер большую красивую икону святых Петра и Павла с Евангелием в руках, отнятую у османов, которые, в свою очередь, отобрали ее у византийцев — терпимость, какую ни тогда, ни сегодня не позволил бы себе истый мусульманин. Визит в Канабин, местонахождение маронитского патриархата в Ливане, явил нам Тимура в ситуации весьма оригинальной: встреченный как государь, он отстоял службу и, приняв участие в трапезе священников, объявил, что их жизнь ему понравилась. Иоанн Султанийский в своем «Libellus»’е заявил, что боязнь того, что Тимур испытывал ненависть к христианам, рассеялась после того, как он побеседовал с двумя доминиканцами.

Но, как уже отмечалось, забота Великого эмира о благополучии «мэтров от ислама» не мешала ему при случае вступать с ними в конфликт и даже предавать смерти. Он выказал полную безжалостность к остаткам слишком знаменитых аламутских исмаилитов. В 1383 году он приказал уничтожить саидов алеви, которые со времен Сельджукидов пользовались беспредельной властью в этом крае и отказываться от нее не собирались. Это преследование заставило Мир-Сайид Али Хамадани, так называемого шаха Хамадана, сбежать в Кашмир, апостолом и великим святым которого со временем стал; память о нем там увековечена в виде великолепной мечети. [185]

Что касается солдатни, то она, если не получала специального приказа, о сохранности жизней священнослужителей и священных предметов заботилась мало. Так, в 1393 году в предместьях Багдада воины сожгли минбар (кафедру для чтения проповедей), опустошили михраб (нишу, указывающую направление на Мекку) и повесили имамов на люстрах мечетей.

Нам неизвестно, сохранил ли Тимур привилегии, назначенные монгольскими ханами христианам и буддистам, оказавшимся в его государстве, и у нас в руках не имеется ни одного указа о льготах, подписанного им; но, похоже, что враждебности к ним он не испытывал (возможно, и более того), если судить по тому, что его последователи эти указы издавали, и как раз они до нас дошли. Как по форме, так и по сути они почти ничем не отличаются от указов Чингисовых. Один из указов Шахруха, адресованный некоему буддийскому монастырю в Маймане (север Афганистана), гласит: «Да не потребует никто от держателя сего указа денег, не нашлет на него мытарей, не принудит его к ловецким облавам».

Богословские диспуты

Один из способов проявления тюрко-монголами своего любопытства и интереса к религиозным вопросам заключался в организации диспутов между приверженцами различных конфессий. В этом отношении Тимур не отступил от традиции, хотя и ограничивался приглашением богословов суннитских и шиитских. Скорее всего материальные условия той эпохи не позволяли обеспечить участие в диспутах христиан, буддистов и шаманистов; впрочем, утверждать это можно лишь с оговоркой. В Дамаске, например, Тамерлан организовал дискуссию между теологами персидскими и сирийскими. В Байлакане он созвал ученых и знатоков-законоведов, предложив им подискутировать о Божественном, о жизни, о смерти и человеческой судьбе. Завоевав Анатолию, он «каждый вечер» собирал шейхов и ученых с тем, чтобы они вели споры в его присутствии. В бытность в Алеппо он потребовал от писцов назвать имена его воинов и мамлюков, погибших в сражениях, которые были бы достойны звания мучеников. [186]

Али Язди писал, что Тимур постоянно находился в окружении мусульманских теологов, юристов и уйгурских бакши. Принято считать, что бакши — это тюркоязычные грамотеи, но Язди включил их в список лиц исключительно религиозных, так же как и юристов, являвшихся специалистами по шариату. Почему? Первоначально слово «бакши» значило: шаман (кам по-тюркски), но очень скоро его стали употреблять для обозначения высокопоставленных чиновников буддийской Церкви; с уйгурского же оно переводится как «учитель, грамотей, ученый». Из времен Ильхана Ольджейту известно, что некий бакши руководил древней шаманистской церемонией очищения огнем; в период правления Великого хана Хубилая бакши руководили и другими ритуальными действами, относящимися к обрядам древнего культа; при Бабуре же словом «бакши» стали называть лекарей, которые «лечат пластырями и настоями»: то есть речь идет о модернизированном, но типично шаманском способе врачевания; на английском языке такого человека называют medicine-man. Кто имелся в виду в тексте Али Язди, сказать трудно, но я склонен считать, что речь шла о шаманах.

Противостояние между ясой и шариатом

Как мы уже отмечали, между ясой и шариатом имеются точки соприкосновения, однако существуют и непреодолимые противоречия. Они были и оставались главным препятствием для исламизации тюрок и монголов, хотя эти народы, принимая ислам, порой обходили трудности, ловко находя компромиссы или продолжая тайно исповедовать традиционные культы. Доказательства этого я получил, когда работал в Анатолии в шиитских племенах (алеви) лесорубов тахтаджи, много веков назад вошедших в состав уммы. Что касается Тимуридского государства, здесь пока больше предположений, чем определенности.

Исходя из общей идеи, что душа (или одна из душ) содержится в крови, ислам и тюрко-монгольская религия пришли к выводам прямо противоположным. Ислам требует, чтобы перед употреблением в пищу из животного выпускали всю кровь, дабы в желудок человека она не попадала; алтайская религия требует, чтобы не было пролито ни единой капли крови как животных, так и знатных людей (государей, членов их семей, шаманов, священнослужителей). [187]