История Французской революции с 1789 по 1814 гг. - Франсуа Минье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дантон был исполином среди революционеров. Никакое средство не казалось ему предосудительным, лишь бы оно было для него полезным, и, по его мнению, смелость была гарантией успеха. Дантона называли Мирабо черни, и он действительно походил на этого трибуна высших классов: такие же резкие черты лица, сильный голос, порывистые манеры, смелое красноречие, повелительный вид. Пороки их были также одинаковы, но у Мирабо и они были пороками патриция, у Дантона — демократа; все, что было смелого в замыслах Мирабо, увлекало и Дантона, но в другом виде, так как он был в революции представителем другого класса и другого времени. Горячий, обремененный долгами и нуждой, распутный, отдававшийся по очереди то своим страстям, то своей партии, он был значителен в своей политике, когда стремился добиться своей цели, и делался беспечным, достигнув ее… Этот всемогущий демагог являлся как бы смешением пороков и добродетелей. Продавшись двору, он сохранил гордую смелость своих республиканских чувств даже в низости своей продажности. Он являлся истребителем людей, не будучи жестоким; он был неумолим относительно масс и человечен и великодушен к отдельным личностям{1}. В его собственных глазах революция являлась игрой, где победитель, если встречалась надобность, принимал на ставку даже жизнь побежденного. Спасение его партии стояло для него выше закона, даже выше человечности, — этим и объясняются его преступления, когда он счел республику утвердившейся.
В это время пруссаки приближались, как это уже было раньше указано, и через двадцать дней похода перешли границу. Седанская армия, не имея вождя, не была способна сопротивляться столь превосходящим ее и вдобавок прекрасно организованным силам; 20 августа пруссаки осадили Лонгви, 21-го они бомбардировали его, и 24-го Лонгви сдался. 30-го неприятельская армия появилась перед Верденом, осадила его и начала бомбардировку. Верден был взят, и дорога к столице была совершенно открыта. Взятие Лонгви и приближение громадной опасности повергли Париж в величайшее волнение и тревогу. Исполнительный совет, составленный из министров, был призван в Комитет всеобщей обороны для совещания о принятии мер, необходимых в таких опасных обстоятельствах. Одни хотели ожидать врагов под стенами столицы, другие — отступить к Сомюру. „Вам небезызвестно, — сказал Дантон, когда пришел его черед высказаться, — что вся Франция заключается в Париже; если вы покинете столицу на произвол врагов, этим вы предадите себя и Францию в их руки. Париж надо удержать всеми средствами; я не могу принять план, настаивающий на удалении отсюда. Да и второй план мне не кажется лучшим. Невозможно думать о сражении под стенами столицы: 10 августа разделило всю Францию на две партии; из них одна предана трону, а другая желает республики. Последняя — вы не должны в этом отношении заблуждаться — составляет крайнее меньшинство в государстве, а только на нее одну вы можете рассчитывать в битве. Другая откажется идти против врагов; она будет возбуждать Париж в пользу иностранцев, в то время как ваши защитники, поставленные между двух огней, будут умирать, отражая врага. И они будут побеждены, в этом я не сомневаюсь… Гибель Франции и ваша собственная будет тогда неизбежна. Если, вопреки всякому ожиданию, они вернутся победителями коалиции, — эта победа будет также поражением для вашей партии, так как она вам будет стоить смерти многих тысяч храбрецов; роялисты же, более многочисленные, чем вы, ничего во время борьбы не потеряют в своей силе и влиянии. Мое мнение таково: чтобы расстроить намерения роялистов и задержать врага, надо нагнать на роялистов ужас!“ Комитет, поняв тайный смысл этих ужасных слов, пришел в ужас. „Да, говорю я вам, — снова начал Дантон, — надо нагнать на них ужас!“ Комитет своим молчанием с отвращением отверг это ужасное предложение; Дантон тогда вошел в соглашение с Парижской коммуной: он хотел обуздать своих врагов ужасом, втянуть все более и более толпу в свои планы, сделать ее своей соучастницей и не оставить революции другого спасения, кроме победы.
Начались домашние обыски, проходившие в грозной и мрачной обстановке; много лиц, подозрительных революционной партии своим положением или убеждениями, были посажены в тюрьму. Эти несчастные узники набирались предпочтительно среди двух диссидентских классов, духовенства и дворянства, и обвинялись во всевозможных заговорах во время Законодательного собрания. Граждане, способные носить оружие, были сформированы в полки на Марсовом поле и 11 сентября были отправлены к границе. Забили сбор, ударили в набат, раздались пушечные выстрелы, — и Дантон предстал перед собранием, чтобы дать ему отчет в мерах, принятых для спасения родины. „Выстрелы, слышанные вами, — сказал он, — обозначают не тревогу, а наше наступление на врагов. Что нужно, чтобы победить и уничтожить их? Нужна смелость, еще смелость и всегда смелость!“ Известие о взятии Вердена пришло в ночь с первого на второе сентября. Городское управление воспользовалось этой минутой, когда испуганному Парижу неприятель казался уже у ворот города, чтобы осуществить свои ужасные планы. Снова раздались пушечные выстрелы, снова забили в набат, заперли заставы, и началась резня.
Узников, заключенных в Карме, Аббатстве, в Консьержери, Форсе и других тюрьмах, резала в течение трех дней толпа около трехсот убийц, руководимая и оплачиваемая городским управлением. Убийцы с холодным фанатизмом профанировали самые священные формы правосудия, делаясь попеременно то судьями, то палачами; они, казалось, исполняли какое-то ремесло, а не совершали дело мести; они резали без запальчивости, без угрызений совести, с убеждением фанатиков и покорностью палачей; случалось, что какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства трогали убийц и пробуждали в них человеческие чувства, справедливость и милосердие, но они поддавались им только на минуту, а затем продолжали свое дело. Таким путем было спасено несколько жертв, но их было немного. Собрание желало помешать этой резне, но не было в силах это сделать, министры были так же бессильны, как и Собрание, кровожадное городское управление было всемогуще и руководило всем; мэр Петион был лишен всякого значения; солдаты и тюремная стража боялись сопротивляться убийцам и не мешали им; толпа частью была соучастницей, частью оставалась равнодушной; остальные граждане не смели даже высказывать своего ужаса; и можно было бы только изумляться, каким образом такое беспримерное и продолжительное злодейство было задумано, беспрепятственно выполнено и выдержано, если бы не знать, на что способен фанатизм партий и что может заставить вытерпеть ужас. Наказание за это ужасное преступление все-таки не миновало его творцов. Большая их часть погибла среди поднятой ими бури, и от тех самых насильственных мер, которыми они пользовались. Редко случается, чтобы представители партии не испытали той же участи, какой они обрекали других.
Исполнительный совет, руководимый в военных операциях генералом Серваном, двинул к границе батальоны последнего набора. Затем совет решил назначить самого искусного генерала в наиболее угрожаемый пункт, но выбор был затруднителен. Среди генералов, высказавшихся в пользу последних политических переворотов, Келлерман оказался способным быть только второстепенным командующим; ограничились поэтому только тем, что назначили его вместо нерешительного Люкнера. Кюстин, хотя и знаменитый военной опытностью, был более способен к какому-нибудь смелому подвигу, чем к командованию огромной армией, на которой покоились надежды всей Франции. Нельзя было предполагать больших военных способностей также и в Бироне, Лабурдонне и других генералах, и потому их оставили на их старых местах командиров отдельных корпусов. Оставался один Дюмурье; против него жирондисты питали ненависть, ибо они подозревали его в честолюбивых видах и во вкусах и наклонностях авантюриста, хотя, впрочем, отдавали справедливость его превосходным способностям. Он был, однако, единственный генерал, отвечавший серьезности положения, и Исполнительный совет вручил ему командование над Мозельской армией.
Дюмурье поспешно отправился из лагеря при Моде в Седан. Он созвал военный совет, единодушно решивший отступить к Шалону или Реймсу и прикрыться Марной. Далекий от того, чтобы следовать такому гибельному совету, способному только навести уныние на войско и предать в руки врагов Лотарингию, Труаз-Эвеше, часть Шампаньи и тем открыть дорогу к Парижу, Дюмурье задумал план, достойный гениального человека. Он понял, что надо смелым походом двинуться к Аргонскому лесу и там непременно остановить неприятеля. Этот лес имел четыре выхода: налево — Шен-Попюле, в центре — Круз-о-Буа и Гранпре, направо — Илетты; они открывали или преграждали проход во Францию. Пруссаки находились от него на расстоянии только шести лье, а Дюмурье приходилось пройти до него двенадцать; и притом для того, чтобы овладеть лесом, надо было действовать скрытно. Маневр этот удался Дюмурье блестяще; генерал Диллон, направленный на Илетты, занял проход семью тысячами солдат; сам Дюмурье прибыл в Гранпре и устроил там лагерь в тринадцать тысяч человек, Круз-о-Буа и Шен-Попюле были также заняты и охранялись несколькими отрядами. Выполнив этот маневр, Дюмурье написал военному министру Сервану: „Верден взят. Я жду пруссаков. Лагери при Гранпре и Илеттах — Фермопилы Франции. Но я буду счастливее Леонида“.