Чудо и чудовище - Наталья Резанова

Но Далла ни о чем таком не слышала, и было ей не до измышлений историков и ученых жрецов. Она знала лишь, что раз в году белого, без единого черного волоса, коня провожают в храм, и там перед алтарем царь перерезает ему горло. От того, была ли жертва покорна, или наоборот, конь бесновался и упирался, сумел ли царь убить его одним ударом или бедное животное умерло в муках, зависело благосклонно ли примет жертву Кемош-Ларан. Священнослужители внимательно следили за ритуалом, а затем объявляли волю бога. Иногда предсказания сбывались, иногда нет. Но это не означало, что жрецы ошиблись. В таких случаях оказывалось, что церемонию осквернил взгляд непосвященного, или те, кто отбирал жертвенное животное, проявили преступную небрежность, и конь был не полностью белым.

Далла не верила в эти предсказания. Она не была безбожницей, не могла ею быть, с рождения столкнувшись с вмешательством высших сил. Но Мелита забыла о своей любимице, а от Кемош-Ларана она никогда не видела ничего, кроме зла. А что касается покорности жертвы, благоприятной для предсказания, то Далла уже знала, что норовистых коней укрощают.

Она видела, как это происходит. Вблизи Зимрана не было хороших пастбищ, и лошадей не разводили. Их закупали, преимущественно за пределами Нира – как для нужд войны, так и для жертвы. Окна Даллы выходили во двор, куда из конюшни выводили лошадей, чтоб не застаивались.

Если бы Далла не узнала правды о гибели мужа и сына, она бы не могла на это смотреть. Она бы неустанно думала: Регем был таким хорошим наездником, он с младенчества приучал к лошадям Катана, и кони их погубили. Но ей было известно, что Регема и Катана погубил Булис, который действовал по наущению Ксуфа. А кони не виноваты.

Лишенная всяческих развлечений, она порой садилась у окна и смотрела, как прогуливают коней покорных, и смиряют коней строптивых. Ей рассказывали, что раньше этим любил развлекаться Ксуф самолично, но ко времени второго замужества Даллы стал тяжеловат для подобных забав. Ведал всем старший конюх царя по имени Онеат. Об этом ей поведали служанки, помогавшие ей коротать время. Хотя они были рабынями, но были свободнее царицы в своих передвижениях по дворцу, и о происходящем им было больше известно. Если бы не их болтовня, Далла бы не обратила внимания на конюха, и тем паче не запомнила бы его имени, несмотря на то, что он служил Ксуфу много лет. Кстати, заметила Далла, между Ксуфом и Онеатом было нечто общее – оба высокие, мощные, широкоплечие, длиннорукие, русобородые. Но конюх был гораздо моложе царя, и если Ксуф при всей своей силе начал уже заплывать жиром и нарастил брюхо, то конюх был ловок и поворотлив, при том, что весил тоже немало. Зато Ксуф был, пожалуй, привлекательней с лица. Красавцем его не назвал бы даже самый наглый льстец, но его лицо выражало хоть какое-то движение мыслей и чувств. Круглая плоская физиономия Онеата была совершенно неподвижна, голубые глаза под свисающими на лоб выгоревшими лохмами – сонны и мутны, как у новорожденного младенца. Он почти не разговаривал – создавалось впечатление, что в памяти его хранится очень мало слов. Но в том, что касалось лошадей, Онеат знал все, соображал мгновенно, и не ведал устали.

Белый конь, отобранный для жертвоприношения Кемош-Ларану, не знал седла и узды, и когда его впервые взнуздали, пришел в бешенство. Он взвивался на дыбы, расшвыривая тех, кто пытался удержать его, яростно бил копытами, – горячая пыль взметалась, пятная белую шерсть, – и злобно ржал, откидывая назад голову с оскаленной пастью. Казалось, никто не сможет сдержать беснующегося посреди двора белого демона. Но Онеат, решительно подойдя к коню, сгреб его за длинную гриву, птицей взлетел на спину и перехватил уздечку. Белый жеребец принялся бить задом, однако Онеат держался крепко. Не сумев сбросить всадника таким образом, конь готов был броситься на землю и перекатившись, раздавить мучителя своей тяжестью. Онеат предугадал это намерение и с такой силой стиснул коленями конские бока, что едва не сломал ему ребра. Какое-то время конь стоял неподвижно. Напряженные мускулы Онеата вздулись, по лбу стекал пот. Потом жеребец сорвался с места и понесся вперед, точно стремясь вместе с всадником врезаться в любое препятствие и разбиться. Онеат направлял его, и конь свернул, не достигнув стены, но сделав круг по огромному двору. Другой. Третий. Казалось, это будет продолжаться до бесконечности. Когда Онеат, наконец, спрыгнул на землю, конь шатался, его шерсть посерела от пота, глаза, недавно налитые кровью, потускнели, и он, покорно опустив голову, дал отвести себя в денник.

Служанки, бывшие в покоях Даллы и следившие за укрощением коня с визгом и оханьем, теперь хихикали и перешептывались. Далла не обращала на них внимания. Ей было жалко белого жеребца. Он сопротивлялся, и его сломали. А потом все равно отведут на смерть.

Далла даже не сопротивлялась. И пока жива. Но до каких пор?

В последнее время эта мысль часто посещала ее. Наследника не было, и Ксуф начинал терять терпение. Разве он не посещал жену чаще всех других женщин дворца? Так почему же она не рожает? Она же никуда не выходит и не могла подхватить никакую хворь.

– Ты стареешь, – брюзгливо говорил он ей.

Далле шел двадцать первый год, и она была в самом расцвете красоты. Может быть, поэтому Ксуф еще не совсем охладел к ней. Но его посещения были для Даллы вдвойне мучительны: из-за его попыток осуществить супружеские права, и побоев, когда эти попытки срывались.

Оставшись в опочивальне одна, Далла вспоминала Регема и плакала. При жизни Регема она не испытывала к нему собой страсти. Ее даже порой раздражали его неизменная заботливость днем и настойчивость ночью. Но теперь она твердо уверовала в то, что безумно любила покойного мужа. Он был так добр, так благороден! И он был настоящим мужчиной, он дал ей сына.

Но если, думая о Регеме, Далла тихо плакала, то при воспоминании о Катане ее глаза мгновенно высыхали. У нее был прекрасный, дивный ребенок. Проклятый Ксуф убил его, другого же дать ей не может. И она лежала в темноте, поедаемая отчаянием, пока не приходила Бероя и не приносила питье, после которого Далла обыкновенно засыпала.

И вот – белый конь пал под ножом Ксуфа, и Булис объявил, что грядущий поход будет победоносен. Далла ненавидела Булиса от всей души, но испытала к нему нечто вроде благодарности. Ибо, благословив Ксуфа на поход, он, хотя бы на короткое время избавлял Даллу от присутствия супруга, дав ей возможность передохнуть и набраться сил.

Этот поход был примечателен еще и тем, что вместе с царем впервые отправлялся Бихри.

Когда Далла впервые увидела его при дворе, она перепугалась. В ее памяти все еще звучали злобные обвинения Фариды. Даже теперь, после новых несчастий, они продолжали терзать Даллу. Ей не удалось ни оправдаться перед Фаридой, ни примириться с ней. Они не встречались. Фарида безвыездно жила в наследственных владениях покойного мужа. Далла полагала, что так лучше: она избавлена от необходимости видеть искаженное злобой лицо бывшей золовки и слышать ее упреки. Но появление Бихри лишило ее последнего покоя. Она ожидала, что юноша, науськанный матерью, будет мстить ей и Ксуфу. Но шли месяцы, а Бихри был неизменно почтителен к царю и царице, и ничего, кроме преданности и восхищения не видела Далла в его глазах. Кровная месть – обязанность каждого благородного человека, но Ксуф был царем, которому Бихри принес воинскую присягу, а по понятиям зимранской знати, это было важнее мести. К тому же Регем был не отцом Бихри, а всего лишь дядей. Что до отношения юноши к Далле, то она произвела на него сильнейшее впечатление еще в первый свой приезд столицу, и с годами оно не ослабело. Возможно, Фарида пыталась настроить его против Даллы, но Бихри был сейчас в таком возрасте, когда молодые люди стремятся выйти из-под материнской опеки, и слова Фариды не были приняты во внимание. Теперь же он рвался в бой – сокрушать и убивать врагов во славу своего государя.

Кого на сей раз собрался воевать Ксуф, Далла понимала смутно. Похоже, что Дельту. Но как бы и не совсем. И то – Дельта была мощным государством, и, хотя власть Солнцеподобных (так титуловались тамошние правители) стала заметно ослабевать в последние десятилетия, вряд ли Ксуф при всей самоуверенности рискнул бы на завоевательный поход.

Князь Маттену считался вассалом Солнцеподобных правителей, и владения его располагались на самой границе Нира, Дельты и Калидны. По причинам, о которых не задумывалась не только Далла, но и ее муж, Маттену прекратил уплату дани: возможно, он был оскорблен, что Солнцеподобный не оказывал ему давно просимой помощи. А Солнцеподобный, столь же возможно, не считал владения Маттену достойными и помощи, и внимания. В прежние времена он прихлопнул бы Маттену, как муху, но в прежние времена мелкий правитель не решился бы выказать свой норов. И если на непокорного нападут, Солнцеподобный не воспримет это как оскорбление, и предоставит Маттену его судьбе.