Мужчина и Женщина - Юрий Андреев

Да ведь то же самое, только в более сложных категориях следует отнести и к быту и бытию народному. Фининспекторы от обществоведения столкнутся с неразрешимыми для них парадоксами: почему, например, фронтовики, пережившие немыслимые ужасы войны, в том числе испытавшие такую последнюю и крайнюю степень материального измерения, как смерть сотоварищей, уничтожение сел и городов, собственные ранения и сплошь да рядом инвалидность, считают именно эти годы самыми счастливыми в своей жизни? Может быть, потому, что ясность великой цели, подъем всех душевных сил, раскованная инициатива, бескорыстное братство сподвижников — это такие ценности, перед которыми меркнут те материальные взносы, которыми был оплачен этот нематериальный взлет столь абстрактной субстанции, как человеческий дух?..

Мне пришлось как-то столкнуться с размышлениями критика М. Золотоносова на ту тему, что наш народ по морали своей недалеко ушел-де от обезьян, недавно спустившихся с деревьев на землю. Да почему же так? А потому, с его точки зрения, что у нас еще не возобладала абсолютная индивидуалистическая мораль, мы все еще живем и мыслим давно обветшавшими, по его мнению, категориями, вроде отечества, родины, коллектива. Ничего кроме насмешки не вызывают, по мнению вышеозначенного модерного фининспектора, статьи в российских газетах о том, что молодые парни, погибшие 21 августа 1991 года, защищая Белый дом, умерли не даром, ибо отдали жизнь за счастье своего Отечества, за будущее России. Какой позор, какое, обезьянье самосознание, так расценивает он и их гибель, и преклонение перед ними. Но вопрос: человек ли этот резонер, либо только внешне человекоподобное?

Разумеется, находясь на уровне человекоподобных, невозможно понять (отсутствует физический орган для этого), что не только отдельный человек (бывший фронтовик или блокадник, например) может оценивать свою жизнь вне материальных рамок, но и целый народ, для которого осознание своей значимости в истории, патриотическое восприятие героизма и могущества своей державы, память о преобладании духовных (человеческих) стимулов оказывается чрезвычайно существенными факторами мировосприятия. Настолько существенными, что они перекрывают, непостижимо для человекоподобных, все иные факторы, в том числе и истинно бесчеловечные. И те политики, что крутят руль на государственном российском корабле, ориентируясь лишь на такие вполне наглядные опознавательные знаки на изменчивом фарватере, как колбаса или колготки, рискуют и корабль посадить на мель, и сами от резкого толчка вылетят за борт. Без великой идеи Россия вперед двигаться успешно не будет!..

Тем временем я уже перешел к такой совершенно не материальной, но могущественнейшей силе, как воздействие на мнения и поступки человека (и народа) духовных ценностей и воззрений, возникающих на основе прежних материальных состояний и притягивающихся к нам, и окутывающих нас аурой, в которой мы продолжаем жить. Да, материальные условия заключения браков и взаимоотношений «М-Ж» существенно видоизменились, но их традиционная брачная структура: мужа-отца, кормильца и защитника, и жены-матери, заботницы и Хранительницы очага, — в глубокой общенародной памяти продолжала сохраняться, невзирая ни жестокость новозаводского быта, ни на трубные манифесты Университета им. Свердлова.

Она сохранялась тем прочнее, что утверждалась и утверждается православием (хоть эта христианская религия и была длительное время придавлена государством).

Она сохранялась тем прочнее, что была лишь одной из составляющих частей гораздо более широкой общей ауры, охватывающей и другие великие народы на других великих континентах. Структура, модель изначального союза, состоящего как из мужчины и женщины, сочетавшихся браком для воссоздания потомства, так и из этого потомства — структура подобной в сути своей семьи являлась основной и незыблемой в соседнем огромном Китае. Конечно, контуры жизни китайской семьи и бытовой антураж ее, и идеология, если можно так сказать, отличалась от соответствующих категорий семьи русской, и прежде всего в незыблемой традиции почитания предков, чья бесчисленная вереница поколений уходила во тьму времен. Однако китайская поговорка «Мужчина — хозяин вне дома, а женщина — в доме» свидетельствует, что опорные принципы семьи были общими и в России, и в Китае. Да, русская женщина была гораздо более раскована, чем китайская, чьей добродетелью являлась покорность и абсолютное послушание мужа, но и там, и там основной функцией жены являлось рождение наследника (наследников).

То же и в традиционной японской семье: роль жены — рожать наследников для семьи мужа, куда ее приняли, вникать во все подробности домашнего хозяйства. Муж же обязан обеспечивать благосостояние семьи. Не стану тратить времени на анализ отличий японской семьи от китайской или русской — их много, но суть, ядро семейной концепции одна и та же, и, подвергаясь размывающим воздействиям европейской или северо-американской модели, сохраняет, однако, свою устойчивость: как материальную, так и духовнотрадиционную.

И более того, семейные устои, основанные на четком разделении роли отца и матери в семье, близкие тем, о которых шла речь раньше, прочно сохраняются в огромном регионе, протянувшемся от Мавритании до Пакистана и охватывающем ареалы арабской, иранской и турецкой культуры. Там по- прежнему, можно сказать монолитно, превалирует модель авторитарной, иерархически четкой семьи. Да, исподволь она размывается, обретает большую гибкость и некоторые новые формы, но это все та же устойчивая в основе своей структура.

Вот такая-то существует в мире, можно сказать, мощная аура, которую нельзя просчитать на арифмометрах фининспекторов от социологии, но которая вбирает в орбиту своего воздействия огромные массы людей. Большинство женщин — осознанно или неосознанно — хочет быть за мужем, защитником, кормильцем и поильцем, а большинство мужчин хотело бы иметь здоровую мать своих детей, умелую хозяйку, верную опору во всех превратностях судьбы. О, сколь глубокого смысла полна старая русская поговорка: «Для щей люди женятся, для мяса замуж выходят». Вдумаемся в нее… Что и говорить, Егор во всех своих предшествующих семейных бытованиях и Анастасия также, исходили из подобной модели как исходной, фундаментальной, наилучшей.

Итак, мощное, воистину планетарное течение традиционных представлений о роли мужчины и женщины в семейной жизни направляло жизнь мужчин и женщин в нашей стране, невзирая ни на грандиозную ломку укладов хозяйственно-экономического уклада, ни на войны и репрессии, выкосившие ряды наиболее активных и самодостаточных мужчин, ни на резкое снижение возможностей у мужчины быть как прежде, на протяжении тысячелетий, основным добытчиком и кормильцем своей жены, детей и престарелых родителей.

Все однако значительно, а кое-где даже в корне изменилось, когда в это величественное, широкое и мощное течение и соответствующий ему эмоциональный ореол стремительно ворвалось не менее могучее течение, истоки которого зарождаются у других континентов, берут начало в иных регионах, чем те, что были названы чуть выше. Время столкновения этих течений — наши годы; место громадного водоворота, образовавшегося на пересечении двух глобальных потоков — наша реальная действительность; налеты грозных тайфунов, серии периодически возникающих беспощадных смерчей, клубление непроглядных туманов, неизвестно откуда срывающиеся бешеные ветра и крайне редкая солнечная погода — метеорологическая обстановка в сфере нашей семейной жизни.

Так что же это за поперечное нашему исконному течение, из каких морейокеанов, из каких исторических времен прорвалось оно в наши дни и края?

Зарождалось оно в тех благородных странах, где индивидуальная самодостаточность человека подтверждалась и закреплялась законами о священности и неприкосновенности частной собственности. В тех странах, которые двинулись (после первой промышленной революции в XVII–XVIII веках) путем приоритетного развития индустриальной технологии, очень быстро начали размываться патриархально-феодальные взгляды на семью. Да, три «К» (Kinder-Kirche-Kuche) по-прежнему были вышиты на флагштоке благопристойной жены бюргера, но в случае горестного вдовства хозяйка домика (или замка, или фабрики, или концерна) уже не оказывалась лишним ртом в чужом семействе: она лично становилась владелицей собственности. И хотя по-прежнему правили бал и гибли за металл (не только золотой) прежде всего мужчины, право собственности на собственное хозяйство, на собственное дело и — на собственную личность! — все больше распространялось и на женщин. И на Руси бывали собственницы, императрицы либо помещицы, но это были люди, составляющие ничтожные доли процента от общей массы населения. Потом, когда появились свободолюбивые нигилистки или курсистки, давшие родине и миру таких гигантов индивидуального духа, как, например, Софья Перовская или Софья Ковалевская, или Елена Блаватская, число их было крайне невелико, а судьбы, как правило, драматичны или даже трагичны, ибо не набиралось такого их количества, которое способно было качественно изменить отношение к ним. В самом деле: многие десятки миллионов крестьянских, уже даже не крепостных баб, даже негодовавших в условиях патриархального самодурства против своих властелинов и желавших иметь свои собственные деньги и волю поступкам, пребывали однако в таких экономических крепях, которые побуждали их держаться за своего мужика (вспомним: «…для мяса замуж выходят»). Что рядом с этой неизмеримой толщей десятки и даже тысячи свободолюбивых «нигилисток»?