Заморский выходец - Николай Алексеев-Кунгурцев

— Сейчас, Аннушка! Сейчас, люба моя! — вот что шепчет он.

XI. Смерть старца

Венеция утопала в лучах горячего южного солнца. Капли, падавшие с весел гондольера, везшего Марка к жилищу Карлоса, сверкали алмазными искрами.

Вот и каменное крыльцо, побуревшее от времени, и дверь в нише.

С замиранием сердца взбежал молодой человек по каменным ступеням. Чуть скрипнув, повернулась дверь. Полутемно. Глаза Марка неясно различают несколько человеческих фигур. Вон постель под пологом… Стол отодвинут, и Карлоса нет на обычном месте.

Скоро глаза Кречет-Буйтурова осваиваются с полумраком. Он различает удивленное лицо Бригитты, видит Беппо, Джованни.

— Марк!

— Я!

— Господи! Вот чудо! Обнимемся…

— Где дядя?

— Тсс?.. — шепчет Бригитта и прикладывает палец ко рту.

— Ты пришел вовремя, Марк, — говорит Беппо, успевший обняться и расцеловаться с приятелем. — Дедушка Карлос… Моя жена делает тебе знаки, подойди к ней — она что- то хочет сказать.

— Бригитта — твоя жена?

— Ну, да.

— Сдержала, значит, обещание… Я рад, дружище!

Марк крепко жмет руку приятелю и спешит к Бригитте.

— Посмотри — он, кажется, в забытьи, — говорит она.

— Мой учитель, мой отец! Что с ним? — спрашивает боярин, вглядываясь в худощавое, такое же белое, как подушка, лицо Карлоса. Глаза закрыты, грудь слабо вздымается. Старец похож на труп.

— Соберись с силами, друг! — промолвил Джованни.

— Он очень болен?

— Да… Умирает.

— О Господи!

Умирающий пошевелился, открыл глаза.

— Марк! Дитя мое! — слабо прошептал он.

— Отец! — сказал Марк, целуя его морщинистую руку. — Я тебе принес здоровье, учитель.

— Нет, сын мой. Я долго жил, тело требует отдыха… Конец мой очень близко… Уже я чувствую, что смертельный холод разливается в моих жилах… Земля идет в землю, дух — к Великому Духу.

— Нет, нет, отец! Ты будешь жить!

— Буду жить еще несколько мгновений… Мало времени — надо спешить успеть поговорить с тобой…

Волнение придало бодрости старцу. Даже Беппо с женой и Джованни, видевшие, как угасали силы Карлоса, в эту минуту усомнились, что его конец близок.

— Что привело тебя сюда, сын мой? На твоем лице я вижу следы страдания…

— Я искал тихой пристани, отец!

— Бедное дитя мое! Родина не дала тебе того, чего ты искал?

— Нет, учитель! Не родина виновата — я сам вина всех бед своих.

— Виновато мятежное сердце человеческое… Ох!

Старец, приподнявший было голову, откинулся на подушку и закрыл глаза. Лицо его вдруг осунулось еще больше

прежнего. Грудь начала усиленно подниматься, дыхание стало хриплым.

— Умирает! — пробежал шепот.

Марк впился глазами в лицо умирающего. Царила глубокая тишина — тишина смерти. Ее холодное дыхание, казалось, пронеслось над присутствующими. У всех сердце билось неровно, холодная дрожь пробегала по коже. Прошло несколько минут, но они стоили часов. Старец приподнял веки. Губы его шевелились. Шепот был так слаб, что его едва можно было уловить.

— Тьма, — шептал умирающий, — тьма вокруг… А вдали свет… О, как он ярок! Лучи его проникают мне в душу. Теперь нет тьмы, теперь свет… Грядущее ясно… Тайна жизни открылась… Марк! Мой ученик, мой сын! Я иду из тьмы в свет… Скоро этот свет обоймет и тебя… божественный, всепроникающий… Не здесь блеснет теб§ небесный свет — далеко, на твоей родине… Покидая мир, ты будешь счастлив: воплотившийся ангел божий сойдет к твоему изголовью, кинет божественный луч в твою скорбную душу… Скоро!..

Он смолк.

— Что это? Пророчество? — с суеверным страхом прошептал Беппо.

Лица Бригитты и Джованни были мертвенно бледны. По лицу Марка струились слезы.

Карлос сильно вздрогнул все телом. Веки смежились. Нижняя челюсть бессильно отвисла. Глубокий вздох вырвался из груди…

— Помер!. — разом промолвили все.

Кречет-Буйтуров приник ухом к груди Карлоса: сердце

не билось.

— Один во всем мире! Совсем один! — шептал он, целуя холодеющее лицо покойника.

XII. Разочарование

— Один, совсем один! — говоря так, Марк не ошибся. Друзья с ним были приветливы, но прежних сердечных отношений не было. Они старались быть с ним, как встарь, откровенными, веселыми, но в речах их сквозили какие-то недомолвки… Они любили Марка издалека, помня его прежнего — веселого малого, когда же перед ними предстал он таким, каким стал в последнее время, они почувствовали, что с этим грустным, задумчивым мужчиною их не связывают былые дружеские узы. Никаких общих интересов между ними не было. Он еще искал счастья — они уже нашли: Беппо — в приветливой улыбке Бригитты, в ясных глазенках своего малютки-сына; Джованни — в мирном житье- бытье со своею молодою женою — он женился за два месяца до возвращения Кречет-Буйтурова в Венецию. Своим приездом Марк внес словно какую-то холодную струю в их существование. Побывал молодой боярин у Джованни, побывал и у Беппо. Джованни все время рассказывал, как он познакомился со своей Маргаритой — так звали его жену — обнимал да целовал свою «женку». Марк слушал его с грустным лицом и думал, отчего Бог отказал ему в таком счастье.

У Беппо — Бригитта заставляла Марка любоваться своим сынишкой, подробно разъясняя, как у маленького Беппино прорезались зубки, как неожиданно для отца с матерью он начал ходить…

Марк слушал ее с печальной улыбкой. Как не похожи были эти речи на те, которые он когда-то слышал от Бригитты, как не похожа была и сама эта начинающая полнеть женщина на прежнюю стройную девушку. Беппо вставлял свои фразы в разговор жены, шутил, но. все это выходило как-то натянуто, а глаза его часто странно останавливались на оживленном лице Бригитты, и морщинка перерезала его смуглый лоб: он ревновал жену к «другу», как он еще звал Марка по старой памяти.

Чужд, подобно былым друзьям, стал Марку и этот город с его каналами и роскошными палаццо. Он уже привык к простору полей своей родины, его давили громады дворцов. Кроме того, он не чувствовал себя в безопасности — зоркие глаза служителей инквизиторов легко могли заметить беглого «еретика», и тогда он пропал. Он не боялся смерти, пожалуй, желал ее, но умереть ему хотелось на родной земле.

Однажды Беппо, вернувшись домой, сказал жене:

— Ну, проводили нашего приятеля.

— Пошли Бог ему путь добрый! — сказала Бригитта. — Что ж подавать, что ль, ужин?

— Да, подавай… Постой, одно слово: ты не скучаешь по Марку?

— Что же мне скучать? У меня муж, сын…Нет, не скучаю.

Через несколько минут они уже сидели за столом. Беппо был очень весел, Бригитта тоже. Они говорили много, но о Марке не было упомянуто ни слова.

А в это время Кречет-Буйтуров стоял на палубе корабля и смотрел на уходящую вдаль, озаренную последним отблеском заката Венецию. Никакой грусти он не чувствовал. Он сознавал, что покинул навсегда чужой ему город.

XIII. Кошечка

Лука Филиппович Стрешнев вернулся из Москвы мрачнее тучи. Молча отобедал он, молча поднялся из-за стола. Анна Григорьевна диву давалась — она еще ни разу не видела мужа таким сумрачным.

— Лука Филиппович, али ты осерчал на свою жену, что слова с нею не хочешь молвить? — сказала она, ласкаясь к мужу. Маленькая, худенькая, гибкая, она напоминала хорошенькую кошечку и казалась еще меньше в сравнении со своим мужем, богатырем-стариком, крепким, как столетний

дуб.

Лицо Луки Филипповича сразу прояснилось.

— Ласточка моя! Да за что мне на тебя сердиться?

— Может, что сделала али вымолвила не по нраву?.. Коли так, прости меня, глупую!

— Полно тебе!.. Ишь, и слезки в глазах… Ай-ай! и совсем-то ты еще девочка, а не бабенка замужняя… Ну, можно ль так! Ах, ты, золоташка! — говорил Стрешнев, целуя жену. — Вот, все мне говорили, — продолжал он, — смотри, Лука Филиппович, не дело ты это затеял жениться на старости лет на молоденькой — беду себе готовишь. Вот те и беду! Чай, и молодых мужей так не любят, как меня женка. Ведь любишь?

— Ну, вестимо ж люблю! Как спрашивать не грех, — ответила боярыня и обняла старика, и прижалась розовой щечкой к его морщинистой щеке.

Она не лгала — по-своему он любила мужа, что не мешало ей с легким сердцем изменять ему. Он был стар и сед, а тот, Тихон Степанович, был такой молодой, веселый… Соблазн велик. Первый шаг был труден, а раз он совершился — жалеть было поздно, надо было пользоваться тем, что куплено грехом. И она не жалела, и пользовалась, и не считала себя хуже других. Муж в ней души не чаял, и она вертела им, как хотела, Тихон Степанович обожал — чего она могла еще желать? Она была довольна и счастлива. Правда, где-то там, в глубине души, шевелился иногда беспокойный червячок опасенья: а что, если узнает муж? Но она спешила успокаивать себя: как ему узнать? Кто из слуг знает, тот надежен и закуплен — им же прибыльнее, коли боярин ничего знать не будет… Не проведать ему!