Хозяйка Мерцающего замка - Марина Михайловна Ли

– Что, прямо так и сказал? – просипела я, а Мотька подошла к столику, на котором всё ещё стояли остатки моего ужина, с задумчивым видом поводила рукой над блюдом с фруктами и, наконец, выловив за черешок чёрную-пречёрную вишню, небрежно обронила:

– Не, говорил он другими словами, но общий смысл был примерно таким.

Точно убью, окончательно решила я. Сразу после Мотьки. Как говорится, одним ударом двух зайцев… ну, и чтобы в тюрьму два раза не ходить.

Взгляд у меня, видимо, был ну очень говорящим, потому как Матильда сначала подавилась украденной у меня вишенкой, а потом, прокашлявшись, проблеяла виноватым ягнёночком:

– Варежка, а Варежка? А чего ты так на меня смотришь?

– Как?

– Как Волк на Красную Шапочку… Чем я перед тобой провинилась? – подбородок Мотькин вновь мелко задрожал, а голубые глаза наполнились слезами, как колодец водой после проливного дождя, того и жди через край хлынет. – Сначала Кострик мне морали читал, потом мама с папой… Теперь ещё и ты меня ненавидишь? А я ведь как лучше хотела-а-а-а… Я же все объяснила-а-а-а…

Вот как она это делает? Почему каждая наша ссора заканчивается одним и тем же: лажает она, а виноватой чувствую себя я.

Осознав, что убийство придётся отложить, как максимум, до тех пор, пока Мотька не успокоится (убивать истерично рыдающую женщину как-то неправильно, некрасиво и вообще не комильфо), я тихонечко выругалась и побрела к бару. Где-то там у меня была недопитая бутылка домашнего бастардо. Лучшее лекарство при душевных травмах, если кто не знает.

А после бастардо в ход пошло мерло. И две рюмки коньяка из запылившейся от старости бутылки. И ещё по полбокала густого, ароматного портвейна… В общем, как ложились спать помню смутно. Кажется, Мотька кричала, что ей завтра на работу, поэтому остаться у меня на ночь она не может ни при каких обстоятельствах, поэтому безотлагательно вызывает такси. И даже пыталась его вызвать. Точно помню, как мы возмущались из-за наглости столичных таксистов, категорически отказавшихся ехать в нашу «тьмутаракань». Мотька кричала в трубку: «Два счётчика! Три! Если довезёте меня до Концерна «Звёздочка» к девяти утра и трезвой». А я требовала трубку, хотела поведать этому хаму всё, что я думаю по поводу его владения географией континента…

Потом мы стелили Мотьке спать на диване.

Ещё помню, что подруга долго и пьяно рыдала, вытирая косметику краем одолженного мною халата. Кажется, кого-то из нас даже тошнило… Не уверена, что не меня…

И в каком-то из промежутков между этими всеми событиями я всё же вырубилась.

Короче, напились мы с Мотькой знатно. В лучших традициях студенческой жизни. Помню, на первом курсе мы с подругой частенько зависали в общаге педа, где училось больше половины Матильдиных одноклассников. Было так весело, что мне об этом теперь страшно вспоминать.

Но это всё лирика, а проза жизни такова, что ложилась я спать, заведя будильник на семь тридцать утра (отчётливо помню) у себя в покоях (даже ещё отчётливее, чем про будильник). Одна.

А вот проснулась в компании. И в кровати со мной рядом лежала совсем-совсем не Мотька.

Ну, если только подруга за ночь не перекрасилась в брюнетку, не сделала пластическую операцию и не поменяла пол заодно, что, скажем прямо, было не только маловероятно, но и крайне затруднительно.

Я открыла глаза и бесконечно долго рассматривала лицо мужчины, уронившего свою голову на соседнюю подушку, в очередной раз поражаясь тому, какой же Кострик красивый.

Неудивительно, что я вляпалась в него по уши пять лет назад. В веере ресниц, тёмных у основания и совершенно рыжих на кончиках, запутались лучи утреннего солнца, на переносице россыпь бледных веснушек (я когда-то от них с ума сходила), на щеках румянец – верный признак крепкого сна…

Одна проблема. С какого такого перепугу этот самый сон случился в моей кровати?

Точно убью!

Схватила подушку, чтобы прижать к наглой роже и придушить во сне, чтоб не мучил меня уже никогда, чтоб забыть, чтоб наконец-то освободиться… И замерла в неудобной позе, согнувшись в три погибели над спящим драконом, потому что внезапно осознала, что это не он в моей кровати спит, а как бы наоборот… От ужаса у меня глаза полезли на лоб, а сердце увеличилось до размера желудка и как-то неприятно зашевелилось внутри, будоража остатки вчерашнего праздника.

Ну, да. Всё правильно. Обстановка похожая, но отличается от моей. И шторы другие. И секретер совершенно не тот, что мне дед Шурка собственноручно выпилил. И главное, главное же! Нигде нет Мотьки! Твою же…

Как я здесь оказалась? Полный провал. Слепое пятно, мать его за ногу! Ведь помню, хорошо помню, что ложилась спать у себя. Мотька стонала с дивана, что у неё вертолёт и что её смерть будет на моей совести… В голове всё гудело и пульсировало, но я старательно настраивала себя на то, что проснуться надо здоровой и бодрой. Хотя бы для того, чтобы сил на смертоубийство хватило – помилование Кострику я, несмотря на всё выпитое, так и не вынесла.

И вот он, Тимур Кострин. Спит, как младенец, с ангельской улыбкой на бесстыжей морде, а я осторожненько, по краешку, крадусь из чужой постели, проклиная всё на свете и одновременно вознося молитву высшим силам за то, что позволили мне проснуться первой.

На цыпочках, не дыша, ненавидя яростно орущих за окном птиц и прислушиваясь к дыханию Кострика, я кое-как добралась до двери. Выдохнула.

«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Пусть она не скрипит!» – безмолвно загадала я. – «Я больше никогда в жизни, до самой старости не напьюсь! Только, ради всего святого, не дай мне так унизительно опозориться!»

Не знаю, к кому точно я обращалась, но то ли молитва была услышана, то ли просто удача была тем утром на моей стороне, однако Кострик не проснулся ни когда я открывала дверь, ни когда она закрылась с мягким щелчком. Мало того, я, к своей невероятной радости, обнаружила, что нахожусь в крыле персонала, в трёх шагах от собственных покоев. С Костриковской подушкой в руках.

– А ведь могла оказаться где угодно… – пробормотала я себе под нос.

Вот бы было смеху, когда б я гостям стала объяснять, почему шляюсь по Замку в неглиже…

Пробравшись к себе, я первым делом затолкала подушку в ящик для обуви, который стоял под зеркалом в коридоре и которым я никогда не пользовалась, а затем мельком глянула на своё отражение и вздрогнула от ужаса. Краше в гроб кладут,