Другое. Сборник - Антон Юртовой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Стало быть, недовольство… И что же – принимались меры? Что происходило, коль понадобились жандармы?
– Собирали сход. Поспоримши, дрались. Подступались к барину, да вольные не позволяли… Кто больше шумел, тех служивые пробовали хватать, но толку не вышло. Разбрелись и вернулись уже с ружьями, ножами, косами… По ним прибывшие дали залпом. Барин их отговаривали; его не послушали… Опять прицельно… Наших поранило… Тут сбежались бабы, детвора, старичьё… Кто-то из ружья в самого ближнего, что стоял рядом с Ильёй Кондратьичем и кричал команды. И сразу в покойники… Ну и – в отомщение… Троих пораненных били нещадно и закололи, почитай прилюдно… штыками-с…Ещё пятерых держат в колодках на псарне, измываются… А барина заарестовали и повезли с собой…
– Того, что командовал, тут знали?
– Сказывают, из дальнего уезда, помещицы-вдовы сынок. С Ильёй Кондратьичем водили дружбу, хотя и редко, бывали тут на охоте, вроде как в зятья собирались…
– Панихида не сегодня ли?
– Если по-православному, то ноне… Только пройдёт не здесь. Убитых забрали родственники… Из разных имений: двоих в одном, третьего – в другом, – в соседних уездах. Там они были куплены. Наш управляющий оттедова; его к ним отрядили – для присутствия…
Полина Прокофьевна принимала его почти что радушно, встав с кресла, в котором сидела, и выйдя навстречу, чтобы подать руку для пожатия и поцелуя.
– Уж не обессудьте, – говорила она при этом. – У нас вот много всяких дел. – Она указала взглядом на сидевших по сторонам от неё. – Что ни день, то их всё больше…
Последовало его представление и знакомство с ними, когда она держалась важно и чопорно, негромко называя присутствовавших по должностям и именам и добавляя к этому краткие характеризующие каждого замечания.
Тут были игуменья ближайшего женского монастыря, размещавшегося где-то в здешней волости, центром которой были Лепки, волостной старшина, местный сельский староста, ещё один староста из другого имения Лемовских, писарь при управляющем и местный священник. Шёл ли разговор между ними до его появления здесь о чём-то общем для всех или собравшиеся пришли сюда только со своими нуждами, Алекс определить бы не мог, поскольку с барыней каждый по её знаку заговаривал теперь как бы обосабливаясь и добиваясь её внимания только к тому, с чем ему понадобилось прибыть сюда. Содержание обсуждавшихся дел и обстоятельств постоянно запутывалось как невнятным и сбивчивым его изложением присутствующими, так и обескураживавшими и раздражёнными требованиями помещицы к ним выражаться яснее и правдивее, так что собрание затягивалось несоразмерно той результативности, с которою оно должно бы подходить к концу, но к нему никак не подходило, и поэт уже начинал изрядно тяготиться всем этим.
На приём он не особо спешил да, собственно, и не знал, что ему тут нужно, кроме разве обычного засвидетельствования, полагавшегося в виде знака почтительности и вежливости при нахождении в чужом господском доме.
Он теребил отворот своего сюртука, уже не только тяготясь, но и скучая, однако находившимся тут было, как он мог понимать, вовсе не до него, и толчение в ступе не интересного для него всё продолжалось.
Лёгкими покашливаниями Алекс пробовал напомнить о себе, но, кажется, и сама барыня, будто бы и не склонная пренебречь вниманием к нему, как гостю, была уже не в состоянии прервать такое затянувшееся её общение в образовавшемся круге.
Обстановку изменил приход некоего человека, крепостного. Не испросив позволения войти и не извинившись, он бухнулся в ноги Полине Прокофьевне и разразился неостановимою тирадою отчаянного пьяного покаяния.
Как следовало из его слов, потрава только взошедшей озими двумя коровами и козой произошла по недосмотру его беременной жены, уже предроженицы, а он, будучи вызван сюда к самому утру, был неможный от простудливости и вот – опоздамши…
– Хам! Да как ты смеешь, негодник! Прочь с моих глаз! Отродье! Скоты! Варвары! Бусурмане! Собаки! – не прерываясь кричала ему барыня, в то время как тот, тяжело поднимаясь, шатаясь и бормоча какую-то несуразицу, бессильно отходил к двери и, повернувшись и толкнув её, буквально вывалился из помещения, где за него, как было слышно, тут же взялись и волоком, шумя, потащили дальше ретивые слуги. – Анисим! – возбуждённая гневом и раскрасневшаяся барыня обращалась уже к местному старосте, – я тебе прежде приказывала всыпать ему, то бишь…
– Двадцать пять розог, барыня… горячих… – поспешно отвечал общинный надзиратель.
– Тридцать, и не розгами, а – плетью! Сейчас же, чтобы живее трезвел! Ступай!
– А ты, Корней, пометь там… Вычесть у бусурмана… Справишься у Федота Куприяновича. Да ещё скажи ему: потраву-то усмотрели на его новой делянке; пусть и он ему всыплет, сколько найдёт нужным, да плетью, непременно плетью! Пусть потом отчитается… Гляди же, не забудь передать… Спрошу и с тебя! Уйди, уйди, дармоед, что стал истуканом-то!..
– Я, барыня, того… энтого… – замявшись и не сдвигаясь, виновато пролепетал писарь.
– Энтого, того! Ну что там ещё? Говори, болван!
– Энтого… Сынок мой, что в кузне… – голос у Корнея ослабел, а сам он сделался ужатым и жалким.
– Говори же, велят тебе!
– Младший-то…
– Прошка, что ль? Знаю, бунтарил больше всех… Ты по весне упросил барина пока не отдавать его в рекруты… И – что он?
– Сбёг… Ввечеру… Вчерась… Думалось, где-то гуляет, а оно… С утра хватились… Не найдён…
– Не найдён! – взорвалась помещица. – Я тебе покажу – не найдён! Где хочешь, а ищи и вороти… – Она тяжело, прерывисто дышала, видимо, окончательно выходя из себя.
– Виноват… оченно… Уже был разыскиваем… Бают, видели в лодке. Плымши к другому берегу, ну – к лесу… куда – уходят… Сказал, не вернусь, мол… Жёнке, то есть, моей невестке… И