Сатирические очерки - Мариано де Ларра

У второй группы был свой предводитель или, вернее, представитель. Это все были люди молодые, в большинстве случаев молокососы; тощие, как подростки в переходном возрасте; за версту было видно, что есть они имеют возможность не так часто, как первые. Они не шли, а бежали, вся сила их сосредоточилась в ногах. Плясали они все как один и выделывали одни и те же па: высокие приседали, маленькие подскакивали – все они жаждали быть равными! Стоило кому-нибудь выделиться, сразу поднимались толчея и галдеж. Они просили слова и брали его все сразу. Их маскарадные костюмы были сотканы из постановлений и окрашены в цвет гарантий, и это было лучшим из всего, что они когда-либо носили; однако у многих просвечивали под этими костюмами жилеты из честолюбия, отделанные каймой из должностей, и видно было, что они не очень-то привыкли их носить, потому что для многих они были слишком просторны. Эти маски раздавали не деньги, а газеты; они храбро разбрасывали их на все четыре стороны, а если какой-нибудь газете случалось потеряться или попасть не в те руки, сразу появлялась другая, как будто они их тут же печатали. В отличие от первой группы, с каждой отданной газетой они жирели и умнели. Масками им служили исторические труды по престолонаследию.[221] Они все время зажигали огни, а первая группа старалась их погасить; но так как зал был все-таки освещен, можно было заключить, что огни зажигались быстрее, чем удавалось их гасить. Следом за ними спешила разношерстная толпа, жаждущая счастья; правда, никто из них его еще никогда не пробовал. Одни были толстыми, другие худыми; у одних было по три ноги, у других по одной; у того три глаза, у этого один, да и тот с бельмом; один гигант, а другой лилипут. «Все будете равными! – повторяли им предводители. – Ничего нет легче!» И все этому верили, не удосуживаясь внимательней посмотреть друг на друга – дурак и умный, паралитик и здоровяк, нищий и богач. Они надеялись найти счастье на этом свете; сторонники первой группы – на том. Красноречия тут было хоть отбавляй, острот немало, а больше всего шума. Повсюду преобладал черный цвет.

Большинство масок составляло третью группу. Но они держались на некотором расстоянии от того, кто казался их главарем.[222] Он отливал всеми цветами радуги и с разных концов зала выглядел по-разному, но стоило к нему приблизиться, как становилось ясно, что он совершенно бесцветен. Он и его сторонники никуда не шли, хотя казалось, что они движутся, потому что они топтались на месте. Так как они знали, что ноги им не нужны, у одних их вовсе не было, у других они были налиты свинцом. Главарь же сверху до пояса был одет по старинной испанской моде, а от пояса вниз – по новейшей французской; и это был не маскарадный костюм, а его обычная, повседневная одежда. Он не был ни высок, ни низок, ни толст, ни тощ; изворотлив, как бесплотный дух; словом, он как будто надел на себя маску совершенного благоразумия. Однако маски он не носил, а просто лицо его сияло улыбкой, которой он всем хотел угодить. Спутниками его были люди бездеятельные и отсталые, из тех, которые кое-что имеют и не хотят терять, которым незачем шевелиться, которые боятся оступиться, если сделают шаг. Это были люди, наученные горьким опытом, парализованные, пришибленные страданиями и примирившиеся со всем, либо равнодушные, насмехающиеся над всеми остальными людьми и партиями. Они ничего не говорили, ничего не одобряли и не порицали: на них были гипсовые маски; они смотрели то на одну группу, то на другую и то дрожали от страха, то смеялись. В сущности они нисколько не считались со своим главарем; это он должен был считаться с ними, иначе говоря, с их косностью. Одним словом, казалось, что здесь три группы масок, а было их всего две. Когда я вошел в зал, они только что разделились; до тех пор они танцевали. все вместе, потому что тут же был распорядитель танцев, который заставлял их всех плясать под одну дудку.[223]

Едва я успел разглядеть все, что здесь описал, как ко мне направилось несколько масок из первой группы.

– А, проклятый Фигаро! Вот ты где! «Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару!» «Новое растение!» Да знаешь ли ты, что этими статьями ты нанес нам больший урон, чем мог причинить обстрел из пушек?

«Начало не предвещает ничего хорошего», – подумал я.

– Послушай-ка, – продолжали они. – Ты, должно быть, дурак. Что за выгода тебе писать статейки?

– Я радуюсь тому, что как думаю, так и пишу – этого более чем достаточно.

– Выбирай: либо эта радость, либо удовольствие быть повешенным, если… Выбор неравный!

– Придется держаться от вас подальше!

– Переходи на нашу сторону!

– Благодарю покорно.

– У нас тебе будет лучше, здесь ты будешь избавлен от соперников, ведь никто из нас не пишет. Мы сделаем тебя священником…

– Я женат.

– Мы устроим тебя в почтовом ведомстве, и ты сможешь перехватывать письма.

– Я не любопытен.

– Вместе с нами ты будешь бродить по диким зарослям…

– Я не любитель бродячей жизни.

– Будешь спать на свежем воздухе…

– Предпочитаю спать спокойно.

– У тебя будет инквизиция и абсолютный монарх.

– Спасибо, но вы опоздали с этим.

– Смерть ему! Смерть!

– Эй, вы, оставьте Фигаро! – вмешались маски из второй группы, оттаскивая меня прочь. – Он наш, весь наш. Не правда ли, Фигаро?

– Ваш всем сердцем!

– Браво! Ты, как и мы, ты равен…

– А если и не равен, – мне все равно.

– Вот опять! Потому-то ты так неосторожен и пишешь иногда такие длинные и скучные статьи, так часто отклоняешься от темы и допускаешь ненужные выпады. Когда никого не уважаешь, легко смешить…

– Вы меня узнали, не о чем больше и говорить, – ответил я, спеша прервать моих заступников, от которых мне досталось больше, чем от противников.

Тем временем в другом конце зала главари обеих групп издевались друг над другом. «Эти шутки оборачиваются чем-то серьезным», – подумал я и приблизился, чтобы послушать их.

– Подите вы, – говорили одни, – лицемеры! Нас не одурачите, мы-то вас знаем. Сейчас вы носите маски карлистов, но это ложь: вы существовали еще тогда, когда претендента и в помине не было. Гнуснейшими средствами вы одержали победу при Вильяларе, действуя именем другого Карла Пятого.[224] С тех пор вы не стали ни на йоту смелее. Это вы в четырнадцатом году обманули короля и погубили весь народ.[225] Это вы в двадцать третьем…[226]

– Молчите лучше, – отвечали другие. – В чем вы нас упрекаете? Разве вы сами не виноваты? Вы дважды были у власти и дважды…

– Это верно, но не беспокойтесь, в третий…

– Посмотрим!

– Ну, конечно, вам очень хочется убаюкать народ своими шарлатанскими фокусами, завязать ему глаза и заткнуть рот, чтобы жиреть на его крови. Фаворитизм, абсолютизм, обскурантизм, фанатизм, эгоизм – вот они, ваши добродетели, вот он, Карл Пятый, которого вы сулите народу! А все остальное – фарс и маскарад. Снимайте-ка маску закона Филиппа Пятого,[227] мы вас уже узнали!

– Смотрите-ка, – отвечали обиженные. – А вы-то чего добиваетесь? Хотите осчастливить народы? Смешно, право. Равенство, чтобы все получили права на все, национальное представительство, чтобы получить там для себя местечко, – ведь все вы наловчились читать и писать и полагаете, что одних разговоров… А должности, которые мы занимали столько лет, а ренты, проедавшиеся нами…

– Вот, вот! Ничего умнее вы придумать не могли? Ведь хотим мы того или нет, но трудясь себе на пользу, мы трудимся также и во имя общего блага.

– Это только маска, только предлог.

– Пусть предлог; но более благородный, чем ваши. В нашем лице прямой наследник престола…

– Долой, долой маски! Мы тоже вас узнали! Бездельники!

– Честолюбцы!

Стало ясно, что шутки зашли слишком далеко, и те и другие маски пришли в ярость. Что за ужасная, тревожная ночь! «Бей их, бей их!» – кричали те и другие, хватаясь за оружие. Кипа старых «Коммерческих ведомостей», брошенная крепкой молодой рукой, разлетелась, ударившись о группу париков; шестеро свалились от удара. Девятнадцать «Веков», полных обличений, поднялись все как один против белой клики. Кто мог устоять против них? Но и пострадавшие тоже не зевали. «Звезды» носились во все стороны, но, сталкиваясь в воздухе с «Веками» и «Ведомостями», падали, угасая, как летние блуждающие огни.

Парламентская речь налетела в воздухе на карлистское воззвание и тотчас же уничтожила его. Что за ужас! Проносились «Время» и «Комар», набрасывались друг на друга «Атеней» и «Минерва», а враги, раненные ими, впадали в сон и потому выбывали из строя. Нашлись даже такие, которые вытащили «Вестник», «Хронику» и «Зарю»,[228] оружие запрещенное, потому что оно обычно ранит того, кто к нему обращается. Кто смог бы подсчитать убытки и потери? И кто мог бы предугадать исход этого кровавого сражения, если бы главарь неподвижной группы не появился с улыбкой на устах и с номером «Обозрения» в руках?[229] Многоцветный глава третьей группы взмахнул журналом, как Меркурий жезлом,[230] и все противники склонились перед этим тяжелым оружием. Все были повержены в прах. Горе тому, на кого свалился отдел происшествий! Горе тому, кто испытал на себе тяжесть провинциальной хроники! Горе тем, на которых обрушилась палата депутатов! По счастью, все это выпало на долю белых масок, и никто из них больше не смог поднять головы. Одни хрипели, другие горестно стонали. На группу же молодых упала только передовая статья и – о чудо! – подобно манне небесной, пришлась всем по вкусу; однако это никого не избавило от синяков и шишек.