Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.) - Виталий Витальевич Тихонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но маховик проработки начал давать сбои. Уже А. В. Ерофеев частично пытался себя оправдать. Так, он признал критику принципиальной и верной, но сказал, что исходил в целом из правильных методологических положений, хотя и совершил ошибки. Обидело его и выступление Деборина: «Мне кажется, что самокритика должна быть справедливой. Абрам Моисеевич правильно указал на недостатки моей статьи, но он неправ, когда утверждал, что я ни словом не упомянул о целях американского империализма в войне. Наоборот, когда А. М. редактировал мою статью, он видимо не заметил ошибок. Видимо, он замечает только то, что хочет заметить»[628]. Итак, жертва оказалась не полностью деморализована.
А. З. Манфред открыто выступил против того, чтобы считать все статьи сборника порочными. Он взялся защищать статью Ерофеева, указав на многие верные положения, актуальность самой темы. «Я согласен с А. М. в том, что агрессивную сторону американского империализма следовало подчеркнуть острее, но это все-таки не означает, что в целом работа порочна. Надо было товарищу помочь исправить его ошибки и не представлять работу в таком виде, чтобы она казалась целиком льющей воду на мельницу наших врагов»[629], — говорил он. Правда, Манфред согласился с критической оценкой Нотовича и Эггерт.
Заседание явно начинало идти не туда, куда нужно. Накал критики спадал. Это заметила П. В. Гурович, заявившая: «Выступление т. Ерофеева уже было расслаблением тех задач, которые стояли перед нами. Тов. Ерофеев говорит, что это “частично объективизм”»[630].
Настоящий бунт поднял Нотович. Он последовательно отрицал вменяемые ему ошибки. Так, на упрек в отсутствии ссылок на «Фальсификаторов истории», он сказал, что брошюра вышла уже после подписания сборника в печать. Более того, он настаивал, что его характеристика Мюнхена 1938 г. полностью отвечает всем положениям официальной советской позиции. Что касается интенсивности использования партийных документов, то Нотович заявил: «Цитировать партийные документы или не цитировать их — это, по моему мнению, индивидуальный метод пишущего»[631]. Вообще он указал на множество ошибок и неверных интерпретаций в статье С. Павлова.
Итак, заседание явно зашло в тупик. Жертвы не покорно признавали свою вину, а пытались сопротивляться. У них оказались защитники, просто сочувствующие. Нужна была пауза. Заседание перенесли на другой день.
На следующий день его открыл Я. И. Цитович. Это было не случайным. В своем выступлении он постарался задать тон мероприятию, высказав резкое недовольство тем, что Деборин ограничился только критикой тех историков, которые оказались упомянуты в статье «Культуры и жизни». Особенно много внимания выступавший уделил ошибкам Зубока. Между ними произошла небольшая перепалка:
«Л. И. Зубок: Если взять ваши лекции в Военно-политической академии, то в них имеются серьезные ошибки.
Цитович: Никаких лекций в Военно-политической академии я не читал.
Зубок: Это неверно, ваши лекции даже изданы»[632].
Зубок занял последовательную позицию защиты своих взглядов. Он признал пользу критики, но добавил: «Но если критика извращается и чуть ли не превращается в злобные наскоки, то пользы будет мало. Неправилен такой метод критики. Надо подходить по-товарищески, по-деловому, помогать товарищам… Что требуется для того, чтобы критика того или иного выступающего была правильной? В первую очередь я считаю — и вы все со мной согласитесь — в знании предмета»[633]. Историк возразил против приема, когда отсутствие в работе какого-либо положения вменяли в вину автору. Он справедливо указал, что в одной статье нельзя коснуться всего. Свою статью Зубок назвал, несмотря на «неряшливые формулировки», полезной.
Наконец, выступавший перешел к ответам присутствующим критикам. Он сказал, что прозвучавшая на заседании критика приносит больше вреда, чем пользы, а многие из недругов являются, с его точки зрения, просто неквалифицированными учеными. Таким образом, историк подчеркивал, что компетентную критику может дать только хороший специалист. Это нарушало постулат о том, что член партии, политически грамотный и владеющий правильной методологией, способен четко отделить правильную позицию от неверной. Конечно же, в реальности из-за частой смены конъюнктуры никто толком не знал, где правильная, а где неверная позиция. Но в противном случае просто не осталось бы тех, кто участвует в идеологических погромах.
В конце Зубок восклицал: «Я спрашиваю, что я на правильном пути стою или на неправильном? В своей работе я руководствовался докладом тов. Жданова, работами Ленина и Сталина. Я считаю, что я не ошибся и стою совершенно на правильных позициях в трактовке американского империализма»[634]. Это уже было открытое нарушение канонов подобного рода собраний, где жертва должна была признавать свои ошибки, фактически прямой вызов.
Следующий оратор А. С. Ерусалимский подчеркнул, что ситуация на историческом фронте серьезная, поэтому недостаточно отделываться общими, ничего не значащими выступлениями. Он указал, что плохое впечатление на него произвели выступления Нотовича и Н. Л. Рубиштейна[635]. Следом слово давали Застенкеру и Осиповой, которые не привнесли в заседание ничего нового. Правда, Н. Е. Застенкер заявил, что порочна не одна статья Эггерт, а вся ее концепция, которой она руководствуется, и, следовательно, все остальные работы.
Наконец, возможность выступить предоставили самой З. К. Эггерт. Она решительно протестовала против «раздувания ее ошибок». Особенно ее возмутили речи Застенкера. Тем не менее, она признала наличие неверных положений в ее работе, отвергнув обвинения в существовании общей порочной концепции, и объяснив «прорывы» отсутствием ясной методологической позиции, которую теперь она уже сформулировала[636].
Итак, жертвы опять активно сопротивлялись. Более того, атаковали, отказывались полностью признать вину. И второй день не принес нужного результата. Поэтому заседание продолжилось и на третий.
Вновь начиналось с того, что доклад Деборина не может быть признан удовлетворительным. Взявший слово Кан, обращаясь к двум предыдущим дням, указал, что есть историки, которые признали свои ошибки (в качестве примера он назвал Эггерт), и те, кто их отрицает. В
