Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса) - Казандзакис Никос

— Моя третья теория, — торопливо произнес он, не в силах перенести мое молчание, — такова: вечность существует даже в нашей быстротечной жизни, но нам трудно в нее проникнуть. Житейская суета вводит нас в заблуждение. Лишь избранным существам, принадлежащим элите, удается пребывать в веках, даже в их эфемерной жизни. Поскольку все остальные гибнут, Господь сжалился и ниспослал им религию, а посему и массы могут приобщиться вечности. Закончив, он почувствовал заметное облегчение. Подняв маленькие глазки без ресниц, улыбнувшись, он посмотрел на меня, как бы желая сказать: «Вот я тебе и отдал все то, чем владел, можешь это взять!» Я был взволнован, этот старичок, едва познакомившись со мной, предлагал от чистого сердца плоды всей своей жизни. Он прослезился и спросил, взяв мою ладонь в свои руки:

— Что ты думаешь о моих теориях? — Можно было подумать, что от моих слов зависит ответ на важный для него вопрос: не зря ли он прожил жизнь. Я знал, что иногда правда идет не во благо, намного человечнее бывает солгать.

— Эти теории могут спасти многие души, — ответил я.

Лицо епископа озарилось. Это было оправданием всей его жизни.

— Спасибо, сын мой, — прошептал он, нежно сжимая мою руку.

В эту минуту Зорба выскочил из своего угла:

— У меня есть четвертая теория, — воскликнул он.

Я с беспокойством смотрел на него. Епископ повернулся к нему и сказал:

— Говори, сын мой, да будет благословенна твоя мысль! Какова твоя теория?

— Дважды два — четыре! — ответил Зорба с серьезным видом.

Епископ оторопело смотрел на него.

— И еще одна, пятая теория, старина, — продолжил Зорба, — дважды два — не четыре. Выбирай себе ту, которая подходит!

— Ничего не понимаю, — вопрошающе глядя на меня бормотал епископ.

— Я тем более! — рассмеявшись ответил Зорба. Я повернулся к растерявшемуся старичку и переменил тему разговора.

— Над какой проблемой вы трудитесь здесь, в монастыре?

— Делаю списки со старинных монастырских манускриптов, сын мой, на этих днях я собрал все эпитеты, которыми наша церковь украсила Пресвятую Деву. Епископ вздохнул.

— Я стар, — проговорил он, — и не могу делать ничего другого. Мне приносит облегчение составление описи всех украшений Богородицы, я как бы забываю о мирской нищете.

Он облокотился на подушку, закрыл глаза и принялся шептать как в бреду: «Неувядающая роза, Земля плодородная, Виноградник, Источник, Кладезь чудес, Лестница, ведущая в Небеса, Фрегат, Ключ от рая, Заря, Вечная лампада, Пылающий столп, Незыблемая башня, Неприступная крепость, Утешение, Радость, Свет для слепцов, Мать для сирот, Скрижаль, Пища, Мир, Безмятежность, Мед и Молоко…»

— Дедушка бредит… — сказал Зорба вполголоса, — я его укрою, а то, чего доброго, простудится… — Он поднялся, набросил на старика одеяло и поправил подушку.

— Я слышал, что существует семьдесят семь видов безумия, — произнес он, — это семьдесят восьмой.

Светало. Послышался мелодичный стук колотушки. Склонившись к оконцу, при слабом свете зари я увидел тощего монаха в клобуке, обходившего двор и ударявшего небольшим молотком по продолговатой деревянной дощечке. Утренний воздух полнился чудесным гармоничным звуком колотушки. Соловей затих, на деревьях начали щебетать первые птицы.

Очарованный, я слушал нежную призывную мелодию колотушки, навеявшую мне отвлеченные мысли. «Возвышенный дух, даже находясь в полном упадке, — думал я, — сохраняет свои величественные и полные благородства внешние формы. Душа их покинула, но ее бывшее жилище, похожее на тщательно отполированную раковину, просторную и замысловатую, где она находилась столько веков, осталось нетронутым.

Именно такими опустевшими раковинами, — думал я, — кажутся чудесные соборы, которые можно встретить среди шума и безбожия больших городов. Доисторические чудища, от которых остались только скелеты, изъеденные дождями и солнцем».

В дверь нашей кельи постучали. Послышался картавый голос отца кастеляна.

— Скорее, просыпайтесь к заутрене, братья!

Зорба вскочил:

— Что это была за стрельба? — закричал он вне себя, потом немного подождал. Тишина. Но монах, повидимому, был еще около двери, слышалось его прерывистое дыхание. Зорба топнул ногой.

— Что это была за стрельба? — снова спросил он сердито. Послышались быстро удаляющиеся шаги. Одним прыжком Зорба оказался у двери и распахнул ее.

— Толпа придурков! — крикнул он, плюнув вслед убегавшему монаху. — Попы, монахи, монашки, церковные старосты, ризничьи, плевать я на вас хотел!

— Пойдем отсюда, — сказал я, — здесь пахнет кровью.

— Если бы это была только кровь, — заворчал Зорба, — ты, хозяин, если хочешь, иди к заутрене. А я пойду поищу кое-где, может, что-нибудь и найду.

— Пойдем отсюда! — с отвращением сказал я снова. — Доставь мне удовольствие, не суй свой нос не в свое дело.

— Как раз туда я и хочу сунуть свой нос! — воскликнул Зорба.

Задумавшись на мгновенье, старый грек хитро заулыбался:

— Дьявол хочет сослужить нам благую службу! Я полагаю, он доведет дело до конца. Знаешь, хозяин, сколько может стоить монастырю этот выстрел? Семь тысяч ассигнациями!

Мы спустились во двор, где нас охватили запахи цветущих деревьев, утренняя нежность, райское блаженство. Захария поджидал нас. Он подбежал и схватил Зорбу за руку.

— Брат Канаваро, — зашептал он, дрожа, — пойдем скорее отсюда!

— Что это был за выстрел? Кого-нибудь убили? Давай, монах, говори или я тебя придушу!

Подбородок монаха задрожал. Он осмотрелся. Двор был пуст, кельи заперты; из открытой церкви волнами доносилось благозвучное пение.

— Идите оба за мной, — прошептал он, — Содом и Гоморра!

Скользнув вдоль стен, мы пересекли двор и вышли из сада. В сотне метров от монастыря находилось кладбище. Туда мы и прошли.

Перешагнув через могилы, мы вслед за Захарией вошли в небольшую часовню. Посредине, на циновке, лежало завернутое в монашескую рясу распростертое тело. Около головы горела свеча, вторая у ног. Я склонился над мертвым.

— Маленький монах! — пробормотал я, задрожав, — маленький, белокурый монах отца Дометиоса!

На дверях святилища, обутый в красные сандалии, размахивал крыльями и сверкающим обнаженным мечом архангел Михаил.

— Архангел Михаил! — вскричал монах. — Пошли гром и молнии, сожги их всех! Архангел Михаил, не поленись, выпрыгни из своей иконы! Подними свой меч и ударь! Разве ты не слышал выстрела?

— Кто его убил? Кто? Дометиос? Говори, бородатый черт!

Монах вырвался из рук Зорбы и упал ничком к ногам архангела. Он надолго замер, вытянув шею, выпучив глаза и раскрыв рот, будто кого-то подстерегая.

Вдруг он поднялся, весь сияя:

— Я их сейчас подожгу! — заявил он с решительным видом. — Архангел пошевелился, я видел, он дал мне сигнал!

Захария подошел к иконе и прижался толстыми губами к мечу архангела.

— Слава Богу! — сказал он. — Мне полегчало.

Зорба вновь схватил монаха за руки.

— Иди сюда, Захария, — сказал он, — пойдем, ты сейчас сделаешь то, что я тебе скажу!

И повернувшись ко мне, добавил:

— Дай мне денег, хозяин, я сейчас сам подпишу документы. Там одни волки, ты же ягненок, и они тебя съедят. Позволь мне сделать это. Не беспокойся, я крепко ухватил этих заплывших жиром толстяков. В полдень мы отсюда уйдем, унося лес в кармане. Пошли же, старина Захария!

Они, крадучись, двинулись к монастырю. Я же остался гулять под соснами.

Солнце было уже высоко, на листьях искрилась роса. Из-под моих ног вылетел скворец и, усевшись на ветку дикой груши, стал, подрагивая хвостом и глядя на меня, щелкать клювом. Потом он два-три раза насмешливо просвистел.

Сквозь сосны я заметил сгорбленных монахов, выходящих рядами во двор; на плечах их висели черные покровы. Служба закончилась, и они шли теперь в трапезную.

«Какая жалость, — думал я об этом пейзаже и монастыре, — что такая строгость, благородство будут отныне лишены души!»