Будни фельдъегеря 1. В эльфийской резервации - Екатерина Бунькова

- Нет.

- На нет и суда нет.

- Ну И-и-игорь!

Они все-таки выдвинулись на мост. Вопреки ожиданиям, это оказалось не так уж и страшно. По крайней мере, до первого оскальзывания. Провалившись правой ногой в пустоту и повиснув на веревках, Аня взвизгнула и припомнила всю свою жизнь. Жизнь почему-то показалась ей скучной и возмутительно короткой. Наверное, именно это ее рассердило и придало сил и уверенности, чтобы без посторонней помощи вернуться на дощатый путь «в небо» (у моста был уклон) и дальше двигаться уже с большей уверенностью. Перед самой конечной площадкой она осмелела настолько, что даже отпустила одну из веревок: ненадолго, на секундочку, но этого ей хватило, чтобы вернуть веру в себя.

- Здравствуйте, гости дорогие!

Им навстречу вышел дед – седой, как лунь, и внешностью – ей-богу, дряхлый китайский император, посаженный врачами на рисово-рыбную диету. На плечах, как на вешалке, болтался белый балахон с вышитым воротом, а на ногах виднелись лапти.

- Привет, дед, - по-простецки поприветствовал его Игорь, выходя из-за спины девушки и пожимая старику руку. – Ну, как у вас тут дела?

- Да, ничего, Икорушка, живем помаленьку, - улыбнулся старец, не отвечая на пожатие, а лишь протягивая ладонь и позволяя внуку делать с ней, что угодно: похоже, местные бабушки и дедушки тоже грешили особым отношением к внукам, при котором им все прощается, даже увлечение «чужим» этикетом. – Ой, да вы проходите, чего на ветру стоять.

Внутри дома (или, скорее, хижины из тесно сплетенных корней поваленных деревьев, чем-то напоминающей осиное гнездо) ветра гуляли не меньше, чем снаружи. В жилище было аж три этажа: средний – гостевой, нижний – хозяйственный и верхний – спальный. Но просторнее оно от этого не становилось: даже на среднем, самом широком, с трудом поместились бы сидя десять человек. Впрочем, их тут было не десять, а только четверо: кроме старика, в хижине проживала еще женщина приятной наружности – его жена. Возраст ее определить было невозможно: кожа не молодая, но и не в морщинах, волосы светлые до белизны, но явно с рождения, а не от седины. Ей могло быть как тридцать пять, так и шестьдесят. Хотя, скорее, в большую сторону, учитывая возраст мужа. А с учетом «ненормированной продолжительности жизни» эльфов, как выразился однажды Игорь, ей могло быть и сто, и двести лет. Гостям женщина обрадовалась неимоверно, и тут же развила бурную деятельность по замешиванию теста и побрякиванию ложками-плошками на хозяйственном этаже.

- А мы тебе письмо от мамы привезли, - сообщил Игорь, как только все представились и расселись на плетеном полу вокруг небольшого столика. – И гостинцы.

- М-м? – дед удивленно приподнял брови, принял протянутое Аней письмо и сверток, а потом вдруг нахмурился и отложил в сторону, задвинув под стол. Читать его он явно не собирался – по крайней мере, сразу. Более того, стал выглядеть сердитым и недовольным. Выглянувшая из-за могучего ствола женщина только вздохнула, поглядев на письмо, и вернулась к своим делам: похоже, ей хотелось прочитать весточку от дочери куда сильнее, чем мужу.

Игоря поведение старца тоже немного удивило.

- Дед, а дед? – осторожно начал он. – А что ты там такое прислал маме, что она так обрадовалась?

- Я? – еще больше удивился старик. – Да я эту вертихвостку… кхм… Ничего я ей не присылал. С чего ты вдруг так подумал?

Аня и Игорь переглянулись. Оба подумали об одном и том же: похоже, маразм и старческий склероз были свойственны пожилым людям независимо от расы и места проживания. Будь ты хоть столичный житель, хоть лесной абориген, а от этой беды не уйти. А может, дед просто не хотел признаваться внуку, что решил первым пойти на мировую.

- Ребятушки, пельмени будете? – тут же вмешалась женщина, стремясь поскорее отвлечь мужа от негативных эмоций: похоже, она хорошо знала, когда это нужно делать. Ане даже стало интересно, сколько десятков лет они уже вместе.

- Только не с мясом, - многозначительно сказал Игорь. – Может, с капустой?

- Какая капуста, окстись, Икорушка! – отмахнулась женщина. – Июнь месяц на дворе.

- Есть у нас капуста, - возразил дед. – Прошлогодняя.

- Ой, да ну, - заспорила женщина. – Она твердая – жуть. Безвкусная и портиться уже начала, хоть и в засыпах.

- А что такое засыпы? – шепнула Аня Игорю.

- Это когда в яме овощи дубовой листвой пересыпают, - пояснил он. – Она гниение останавливает, но вкус все равно так себе.

- Тогда, может, с крапивой? – предложил дед.

Девушка вскинула брови. Про щи с крапивой она слышала, а вот про пельмени – нет.

- Не, лучше с капустой, - отказался Игорь.

- Ну, смотри, - покачала головой женщина. – И рубить ее сам будешь.

- Давай, - тут же протянул руки парень.

К изготовлению пельменей, как водится, приплели не только всю семью, но и гостей. Женщина скала сочни, Игорь «рубил» в корытце капусту (не топором, конечно, а сечкой – полукруглым ножом на длинной рукояти, точь-в-точь совпадающим по форме с деревянным корытцем), а дед и девушка – лепили. Капусту для сочности и сытности смешали с говяжьим жиром. Глядя на начинку и антисанитарные условия, Аня вновь задумалась о паразитах, но потом решила, что варка на то и создана, чтобы от подобных проблем избавлять.

В процессе лепки сама собой затеялась беседа о прошлом. На этот раз – о прошлом «внучка». Аню беседа позабавила, а Игоря – не очень, так как добродушная женщина, по умолчанию окрестив их как «парочку», принялась рассказывать всю подноготную парня, начиная с рождения и заканчивая нынешним моментом. Оказывается, Игорь не всегда был таким ловким, и в детстве довольно часто падал, причем непременно в… скажем так, дурнопахнущие продукты жизнедеятельности животных: то оскальзывался на курином помете и приземлялся в него всей спиной, то из любопытства наступал голой ногой в свежую коровью лепешку, то – а вот это самое веселое – как-то раз, сорвавшись с дерева, плюхнулся в кучу свиного навоза. Куча одновременно спасла ему жизнь и стала причиной возникновения ну очень нехорошего прозвища, которое Игорь, шумно вмешавшись в повествование, называть запретил. За время разговора у Ани сложилось впечатление, что разнообразные какашечки всех сортов и форм были личным бичом Игоря. Причем, судя по его пламенно-красной роже и гробовому молчанию, сопровождавшему рассказы, он тоже так считал. Хотя вообще-то,