Homo Irrealis - Андре Асиман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот я иду ночью по Верхнему Вест-Сайду, ощущая себя примерно так же, как и С. С. Бакстер в те ночи, когда квартиру его занимали чужие люди, а ему приходилось болтаться по холоду. Вот только отыскать мне удалось не старый Верхний Вест-Сайд 1960 года, куда я все-таки рассчитывал немыслимым образом сплавиться, а тот, который систематически корежат и модернизируют. Такое множество мелких малозначительных примет уже исчезло — или на фасаде у них написан приговор к уничтожению: бакалейные магазинчики, булочные, мясные и сапожные лавки, лотки с овощами и фруктами, маленькие и большие аптеки, кулинарии, мелкие семейные заведения, не говоря уже о множестве небольших кинотеатров. И вот сейчас, тридцать с лишним лет спустя после той полуночной прогулки, я хочу перечислить все эти исчезнувшие кинотеатры, потому что мне будет обидно, если они забудутся: «Парамаунт», «Синема стьюдио», «Эмбасси», «Бикон», «Нью-йоркер», «Ривьера», «Риверсайд», «Мидтаун», «Эдисон», «Олимпия» и, разумеется, «Ридженси». «Талия» и «Симфони», переименованный в «Симфони спейс», все еще существуют, но дни непрерывных показов канули навсегда. Что до «Мидтауна», переименованного в «Метро», — здание несколько лет назад выпотрошили, таким оно и стоит.
В ту ночь, шагая по Коламбус-авеню — ее как раз приводили в порядок, а до того она была местом довольно неприятным, — я постоянно проходил мимо бутиков, которых еще несколько недель назад здесь не было, при этом я не мог вспомнить их предыдущих инкарнаций и мне было за себя стыдно. Возможно, изменений в районе я не замечал дольше, чем мне казалось, но только посмотрев фильм, оценив, как на экране нежат образ того несуетного, слегка обшарпанного Верхнего Вест-Сайда, которого более не существует, я вдруг осознал, насколько настойчивы и необратимы все эти перемены.
В существование постепенно вползал новый Манхэттен. Исчез даже магазин, в котором я когда-то купил первые свои американские кроссовки, нет и сирийской лавки, где продавали самые дешевые сигареты в городе, нет бесконечных ароматических лавок на Амстердам-авеню — исчезли все до последней.
В начале фильма голос Джека Леммона произносит, что герой живет в доме номер 51 по Западной 67-й улице, и, подходя к этому месту, я ощущал, что того и гляди действительно шагну в колдовской портал, переносящий сквозь время, — но тут заметил одну вещь, о которой раньше не задумывался: во многих кирпичных домах между Коламбус-авеню и западом Центрального парка снесли крылечки, чтобы увеличить площадь для коммерческой аренды. Хуже того, дом на углу 67-й улицы вовсе исчез. Как я потом выяснил в Сети, его снесли в 1983 году, чтобы построить на его месте большой многоквартирный комплекс. С домом, где снимали «Квартиру», я разминулся ровно на год. Это очень в моем духе — отправиться на поиски дома, которого больше не существует. Хуже того, как я потом также выяснил в Сети, я искал здание, которого в реальности не было вовсе. Здание, которое вдохновило продюсеров на постройку его макета в Голливуде, находилось не на 67-й улице, а по адресу Западная 69-я, 55. И эта голливудская реплика, как оно часто случается в искусстве, оказалась убедительнее дома, который якобы находился на 67-й.
Я жил в городе, который отказывался хранить верность своему прошлому и так стремительно уносился в будущее, что я почувствовал, будто отстаю от времени и, подобно должнику, не способному гасить кредит, постоянно просрочиваю выплаты. Нью-Йорк исчезал прямо на моих глазах: миссис Либерман, квартирная хозяйка С. С. Бакстера, говорит с густым бруклинским акцентом; у соседа доктора Дрейфусса в английском явный призвук идиша; что до Карла Матушки, таксиста и разъяренного свояка Фрэн Кубелик, — он дает С. С. Бакстеру в челюсть, будучи убежден, что тот ее использовал, — у него типичный провинциальный акцент; все эти выговоры в 1984 году уже звучали устарело, а сегодня и вовсе почти исчезли. «Квартира» представляла собой взгляд в зеркало заднего вида на утраченный Нью-Йорк и позволяла подумать о том, что какая-то мельчайшая частица нашей души там задержалась, тоскует по тем временам.
Дойдя до западной оконечности Центрального парка, я вошел внутрь и обнаружил длинный ряд скамей, именно таких, какими они показаны в фильме: загрипповавший и раздраженный С. С. Бакстер сидит на одной из них, плотно завернувшись в плащ, а один из его начальников в это время развлекается с любовницей у него в квартире. Именно здесь он и сидел — потерянный, никем не любимый, бесконечно одинокий. Я тоже решил присесть на скамейку в этой безлюдной части парка и попытался осмыслить свою жизнь, в которой все было не слава богу, потому что я тоже чувствовал себя покинутым и совершенно неприкаянным в мире, где ни настоящее, ни будущее ничего мне не обещали. Было у меня лишь прошлое, и сегодня, вспоминая ту ночь, когда я бродил по улицам в поисках Верхнего Вест-Сайда, который показался бы мне чуть более близким по духу, я вдруг понял, что, подобно «Ридженси», подобно «Риальто» моего детства, эта располагающая к себе часть города с ее странными акцентами, старыми лавочками и убогими барами стерта до основания. «Ридженси» исчез в 1987-м, а «Риальто» безжалостно снесли в 2013-м. Как я могу ощутить близость с этим районом, если не вижу в нем ни одной личной достопримечательности, они остались лишь на серебряном экране кинотеатра, который сам по себе никогда не достигнет статуса достопримечательности? Оказывается, и прошлое — реальное или воображаемое — можно отобрать, и не за что нам уже зацепиться в холодную ночь в конце осени, кроме собственного плаща.
И тут меня вдруг поразила одна мысль: многие люди цепляются за все винтажное вовсе не потому, что им нравятся вещи старые или старинные, позволяющие
