История рода Олексиных (сборник) - Васильев Борис Львович

— Ты звал, чтоб приказ подтвердить?

— Начхал я на их приказы. Чтобы разгромить, надо атаковать, а не в снегах отлеживаться.

— Германию атаковать собираетесь? — спросил Старшов. — В отряде сто семнадцать душ. Стреляют плохо, наступать по снежной целине в клешах — абсурд.

— Отвлекающий маневр, Старшов! — рявкнул Дыбенко. — Нарву я брать буду, пока вы там пошумите. Выкладывай соображения, а не критикуй.

— Для соображений мне нужна карта.

Дыбенко хотел выругаться, но сдержался. Приказал вестовому убрать стол, принести карту. Пока убирали, сказал вдруг:

— Почему тебя Грошев от стенки отвел?

— Не знаю никакого Грошева.

— Ну, не знай, твое дело, — Дыбенко расстелил карту, потыкал пальцем: — Вот мои силы. А ты, Арбузов, крайний справа. Его превосходительство Парский хочет, чтоб ты фланг держал, а я приказываю вот через эту речонку переправиться и ударить немцам в скулу. И пока они опомнятся…

— Речка замерзает? — перебил Старшов, которого уже трясло от всего этого безудержного хвастовства.

— Зимой все замерзает.

— Кроме родниковых речек. А здесь много родников.

— Давай без теорий, Старшов! Тебе ясен приказ, Арбузов?

— А Старшову он ясен? Старшов три года с немцем воевал, может, теорию все-таки послушаем?

— Революционные войны создают свои теории.

— Чтобы наступать, надо иметь хотя бы трехкратное превосходство, — не слушая Дыбенко, сказал Леонид. — У нас нет ни одной пушки, подавить их пулеметы нечем, а это значит, что отряд погибнет еще до сближения с противником.

— Пулеметы братва гранатами забросает. Подползут и забросают — революционный дух сильнее вашей паршивой теории.

— Подползут по снегу в черных бушлатах?

— Ночью!

— Ночью немцы спят, а не воюют. Ну, допустим, снимут матросы охранение, а пулеметы? Кстати, где противник? Есть у него артиллерия?

— Нет у них тут пушек, перебежчики точно обрисовали. А немцы где-то за речкой. — Дыбенко помолчал. — Ладно, я вам подкрепление пришлю. Направь пару саней, Арбузов.

— Что за подкрепление?

— С таким подкреплением твоя братва раньше меня в Нарве будет, — засмеялся Дыбенко. — Все, ребята, приказ отдан. Возьмем завтра Нарву, и Парского — коленкой под зад!

Возвращались прямой дорогой на Горелово, минуя полустанок. Отряд уже был на месте, заняв брошенные избы. А таких хватало, потому что жители бежали не только от подходивших немцев, но и от бросавших фронт окончательно разложившихся русских частей. И матросов, видимо, тоже побаивались: уцелевшие сельчане прятались по домам.

— Посылать за подкреплением? — спросил Арбузов.

— Не помешает. А насчет атаки во фланг… — Старшов вздохнул. — Приказ есть приказ, но я должен оглядеться. Что за речка, что за высотка перед ней.

— Что тебе надо для оглядки?

— Пулемет с тремя бойцами. На высотке он всегда пригодится.

— Ладно. — Арбузов откашлялся. — Мокрота проклятая давит в груди. С тобой Желвак пойдет.

— Опять Желвак?

— Отряд постановил тебе не доверять. До первого боя. Так что ты, Старшов, оглядывайся, это — не твоя война.

Желвак принял приказ о поиске полка, лично отобрал лучших пулеметчиков. Лыж не было, матросы волокли пулемет и коробки с лентами на руках, по пояс проваливаясь в снег. Одеты они были скверно, в башмаках, бушлатах да широченных клешах, украшенных, согласно моде, рядами перламутровых пуговиц, что весьма раздражало Леонида. Правда, при всем раздражении, он не забыл выменять у перепуганных жителей три пары валенок и нес их под мышкой, прокладывая путь. Следом, дыша в затылок, шагал Желвак, заранее предупредив сквозь зубы:

— Дернешься не в ту сторону, и я разметаю твои дворянские мозги по всей вселенной.

Старшов смолчал. Кобура его по-прежнему была пуста, на правом плече он держал лопату, и эта лопата оказалась бы единственным оружием, если немцы успели выставить на высотке охранение. Конечно, поведение Желвака невозможно было предугадать, но Леонид старался об этом не думать. А вскоре и вообще забыл о маузере за спиной, потому что увидел поле завтрашнего боя.

Высотка, на которой никого не оказалось, господствовала над местностью. С нее хорошо просматривалась низинка, что вела от речки к деревне, сама речка, и замаскированный пулемет мог вести прицельный огонь в широком секторе, а на чистом глубоком снегу противнику деваться было некуда. Бежать из-под огня немцы не могли, и их, конечно, следовало ожидать, не меняя позиции и наплевав на авантюрный приказ Дыбенко.

— Пулемет поставить здесь. Сектор обстрела — от речки справа до рощи слева. Ройте гнездо, снег — на бруствер.

Матросы работали быстро, скинув бушлаты. Старшов оглядывал в бинокль заречные кусты, но там пока было спокойно.

— Может, к речке опустимся? — предложил Желвак.

— Наследим, — не отрываясь от окуляров, сказал Старшов.

Желвак не спорил. Он тоже оценил выгоду той позиции, затолкал маузер в коробку и поторапливал матросов.

— Разъезд, — сказал Леонид, протянув ему бинокль. — Семеро. Прямо против нас.

— Вижу. Кони у них рыжие. Как считаешь, через речку полезут?

— Им снег топтать тоже преждевременно. Всем сесть. Не торчи, Желвак, ложись рядом. Пусть постоят, посмотрят и доложат, что русские в деревне.

— Насчет русских ты брось, — недовольно сказал Желвак. — Отрыжка прошлого. Красные мы, Старшов, красные, как наша горячая кровь.

Разъезд, понаблюдав за снежной тишиной противоположного берега, удалился. Моряки закончили гнездо, Старшов установил пулемет, выверил прицел. Сказал пулеметчику:

— Огонь откроешь, когда они с тобой поравняются. Не раньше. А сейчас всем обуть валенки, отдыхать по очереди.

— Жратву принесут к ночи, — добавил Желвак. — Если немца проспите, застрелю, согласно революционной совести. Пошли, Старшов.

Уже подойдя к деревне, они услышали шум и крики, но скорее восторженные. На улице бежали матросы с котелками и флягами — кто в накинутом на плечи бушлате, кто вообще в одной тельняшке.

— Что-то не так, — растерянно сказал Старшов.

— Бежим!

Желвак бежал впереди, крича во все горло: «Стой! Стой!». Но никто и не думал останавливаться, а из шума и криков Старшов уловил:

— Спи-и-рт!..

Он не помнил потом, откуда взялись силы, как он обогнал Желвака, как уперся в возбужденную, радостную толпу, окружившую сани с двумя бочками. На одной из них стоял пьяный матрос, размахивая раздобытым где-то черпаком.

— Порядок, братва! Дыбенко прислал! Становись и очередь, всем хватит!

Не помнил Старшов и того, как пробился к бочкам. Кажется, прорваться ему удалось потому, что моряки и впрямь начали выстраиваться друг за другом, а его то ли пропустили вперед, то ли он сам как-то сумел протиснуться, но оказался как раз под матросом с половником.

— Отставить. Не сметь. Всем назад. Назад.

Не было голоса, он хрипел, мучительно задыхаясь и все время по привычке лапая пустую кобуру.

— Нельзя. Немцы рядом. Завтра бой.

Что-то он бормотал еще, пытаясь кричать. А может быть, и хорошо, что не мог кричать: все примолкли, вслушиваясь. Он выиграл время, матросы перестали нажимать, даже котелками перестали брякать. Еще бы несколько минут, чтобы восстановилось дыхание, чтобы вернулся голос, и можно было бы объяснить, уговорить, упросить.

— Опять нами сволота офицерская командует! — заорал пьяный. — Хватит! Неужто снова терпеть, братва? Да я его лично…

Грохнул выстрел. Стоявший на бочке, перегнувшись, головой вниз рухнул к ногам Старшова. А Леонид не понял, откуда стреляли, думал — в него, оглянулся…

На крыльце стоял Арбузов с маузером в опущенной руке. В одной тельняшке, босиком: видно, только с постели, где пригрелся, задремал, где наконец-то перестал бить кашель.

— Всем отойти! Считаю до трех! — Он вскинул маузер. — Раз!

— По хатам! По — хатам! — кричал где-то Желвак, расталкивая матросов.

— Два…

Толпа дрогнула. Давя друг друга, отхлынула от бочек.