Горбун - Вероника Кузнецова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она принадлежит одной старой… как это? — вмешался Ларс.
— Даме, — подсказала я.
— Нет, хуже.
— Женщине, — подал голос Дружинин.
— Не женщине, — отмахнулся писатель. — Есть такое хорошее русское выражение…
— Божьему одуванчику, — определила я.
— Нет.
— Старой карге, — предположил горбун.
Ларс только мотал головой и морщился.
— Ирина так хорошо сказала…
— Старой песочнице, — сразу догадалась я.
— Вот-вот, — обрадовался Ларс. — Такая же противная песочница, как и её собака.
Горбун хмыкнул и повёл машину по дороге. Такого спокойного плавного движения без рывков и покачивания и никогда не ощущала. В машине ли было дело или в состоянии дороги, а может, и в том и в другом сразу, но впервые езда в легковом автомобиле доставила мне удовольствие. До сих пор я предпочитала ездить или на автобусе и троллейбусе или, если была возможность, на очень тряской, но надёжной машине, которую в народе прозвали «козлом».
— Вы не ответили, какого цвета у вас машина, — напомнил Ларс.
— Я предпочитаю беззаботную жизнь, поэтому у меня нет машины, — ответила я, кляня в душе бестактность писателя.
— Какая связь между машиной и беззаботной жизнью? — удивился горбун.
— С появлением машины кончается беззаботная жизнь и начинаются заботы, как то: бензин, запчасти, ремонт, стоянка и так далее, не говоря уже о рёве сигнала среди ночи и необходимости бежать на улицу, чтобы узнать, угнали машину, только собираются угнать или снимают колёса.
Нарисованная картина даже мне показалась слишком безотрадной, поэтому я поспешила пояснить, что это только моя точка зрения, а за точку зрения оставшейся части советских граждан я не ручаюсь: судя по обилию машин, эта точка зрения не так трагична.
Горбун, ведущий машину на порядочной скорости, затормозил так внезапно и резко, что я испугалась, не попал ли кто-нибудь под колёса, но сам он был спокоен.
— Вы очень хорошо водите машину, Леонид, но остановки вам не даются, — сказала я.
Горбун бросил на меня косой взгляд и открыл дверцу со своей стороны.
— Сейчас мы составим компанию Ларсу, — пояснил он перед уходом, — а то он, наверное, чувствует себя лишним.
Датчанин сам нарвался на такое обращение, но всё-таки Дружинину не следовало опускаться до грубости. Если так пойдёт дальше, то прогулка превратится в тяжёлое испытание.
Горбун вернулся с Ирой, которая несколько растерялась от неожиданной встречи и приглашения проехаться вместе с нами. Я готова была возносить благодарность небесам за то, что в трудную минуту они послали мне подругу, а водитель уже направлял машину к шоссе.
— Вы чем-то расстроены? — тихо спросил он, обращаясь ко мне.
И он ещё спрашивает, не расстроена ли я!
— По-моему, это вы на меня сердитесь, — ответила я.
— Из-за чего я могу на вас сердиться? — холодно поинтересовался горбун.
— Наверное, из-за того, что я пригласила Ларса поехать с нами.
— А зачем вы его пригласили? — допытывался горбун.
— Мне стало его жалко, — объяснила я. — Да и вы совсем некстати напомнили мне, что у русских не принято предоставлять гостя самому себе.
Машина слегка вильнула.
— Посмотришь — сама доброта, а зазеваешься — и окажешься в нокауте, — пробормотал Дружинин.
Мои лучшие чувства были удовлетворены, так что теперь я могла позволить себе желание как-нибудь поднять настроение своего спутника.
— А что я такого сказала? — спросила я. — Всего-навсего вспомнила о пресловутом русском гостеприимстве.
— Всего-навсего… о пресловутом… — бормотал горбун.
— И теперь вы весь день будете на меня сердиться?
— На вас? Никогда! Вы проведёте чудесный день, но теперь я не повезу вас туда, куда хотел сначала.
— Слишком таинственно и непонятно. Чем вам могут помешать Ира и Ларс?
По губам горбуна скользнула неопределённая усмешка, но прямого ответа не последовало.
— А как насчёт ипподрома? — спросила я не оттого, что непременно хотела туда попасть, а просто чтобы поддержать разговор.
— С детства испытываю отвращение к верховой езде, — признался Дружинин.
Мне надо было быть умнее и не звать горбуна на зрелища, которые должны напомнить ему о его уродстве. Хорошо ещё, что я заговорила о скачках, а не о художественной гимнастике.
— Завтра ко мне приезжает родственник, большой любитель лошадей и собак, — сказал Дружинин.
Остальное он досказал по-английски. Моих познаний оказалось достаточно для того, чтобы понять его намерение нас познакомить.
— Не изображайте профессора Эмманюэля, — попросила я. — Мне не знакомы ни греческий, ни латынь, ни, тем более, английский.
— Профессор Эмманюэль? — переспросил горбун. — Когда я разговариваю с вами, милая барышня, мне кажется, что я сдаю экзамен по… словесности.
— До сих пор ваши познания были безупречны. Хорошо бы на этот раз вы не читали эту книгу.
— Хорошо бы, — согласился Дружинин, сворачивая на какую-то улицу. — Откуда взялся этот профессор? Кто его выдумал?
— Шарлота Бронте.
— Вспомнил. Это тот суетливый субъект, который был влюблён в англичанку? Самое подходящее для вас чтение.
— Чем же оно плохо? Почему вы можете читать про суетливых субъектов, а я не могу?
— Я читал в ранней молодости.
— А сейчас что читаете?
Горбун перечислил несколько английских авторов, из которых мне был знаком только Олдингтон, в чём я и призналась. Весь оставшийся до обещанной кофейни с турецким кофе путь Дружинин небезынтересно говорил о послевоенной английской литературе, а потом вдруг вспомнил о своём родственнике.
— Вы не ответили на мой вопрос, — заявил он.
В сущности, я не была против нового знакомства, но лишь при условии, что с ним можно будет как-нибудь объясняться.
— А говорит он по-русски? — спросила я.
— Ни слова, — был дан обнадёживающий ответ. Горбун при этом слегка улыбался.
— Я не знаю, — неуверенно сказала я. — Надо спросить у Иры. Если она согласна, то приходите вместе с ним и будьте заодно переводчиком. Откуда, вы сказали, он приехал? Из Лондона?
— И после этого вы будете утверждать, что не понимаете английскую речь?
Мне очень не хотелось говорить, что девять лет нас учили английскому в школе, практически никого не научив ни говорить на этом языке, ни читать, ни воспринимать на слух английскую речь, а мне девятилетние ежедневные занятия в школе дали только восхитительную возможность без стараний и затрат труда быть первой в группе, когда я училась в институте, и благодаря этому чувствовать себя на уроке уверенно и приятно. Девять лет в школе и два года в институте. Всего одиннадцать лет. При любой другой методике обучения за этот срок можно выучить три-четыре языка, но наша советская система, как всегда, отличается оригинальностью и, опровергая поговорку "тише едешь — дальше будешь", не приводит к овладению не только вершинами, но даже самыми мелкими бугорками чужого языка. На эту тему у нас много говорят, ещё больше пишут, но обсуждать недостатки советской системы образования с чужестранцем мне не позволяла собственная гордость советских и, в немалой степени, элементарный стыд. Попробуй, объясни ему, что мне больше дало самостоятельное изучение учебника (занятие, которое я быстро бросила и к которому я непременно когда-нибудь вернусь), чем прошлые старания учителей.