Журнал Наш Современник 2009 #2 - Журнал современник

- Были как-то на ярмарке. А вот на обратном пути получилась лихая встреча.

- С ним? - спрашивала Валя, уже поднаторелая "в дьявольщине".

- С кем же ишо? - Тетя Дуня глубоко вздохнула и немного помолчала. - Припозднились мы малость, но ночь, слава Богу, была светлая. Ехали прытко. Лошадь бежала проворно.

- Лошадь-то Мальчиком звали, - добродушно вставила тетя Нюша. Тетя Дуня ее будто и не услышала.

- Едем, значит, мы, едем. Уже приехали к оврагу, и с того края виден дом Катюхи. И тут как вцепится он в задок телеги - и всё. Лошадь, бедная, ржёт, бьётся, а всё на месте. Чего тут не понять, всё ясно. Полютовать ему захотелось. А меня злость такая взяла: и так поздно едем, а он ишо вздумал озоровать.

- А вы бы матом! - в один голос выкрикнули мы с Валей. Тётя Дуня строго взглянула на нас.

- То-то и верно. Тогда понесло меня изрядно. Порассказала ему про матушку всё, что знала. При том хлещу его кнутом, хлещу. Тут он перестал орать блажью, захрюкал по-свинячьи и убёг куда-то.

Хотя я сомневался в правдивости рассказа, всё же шепнул на ухо жене:

- Какое чудо вершит русское слово против нечисти.

Уже подходил к концу наш отпуск. Теперь мы не знали, как выбраться из нашего деревенского заточения. Всё кругом было затоплено, даже по единственной деревенской улице приходилось передвигаться с трудом. В отдельных местах грязная жижа доходила почти до колен. Машины и в погожее лето приезжали сюда редко, а сейчас не ходили и подавно. Оставалась единственная транспортная артерия - река. Приходилось надеяться на оказию; бывали случаи, когда приходили по реке моторные лодки в нашу деревню.

- В воскресенье должон заехать Михаил, егерь с района, так что вас и захватит, - с радостью, что может нам помочь, уверяла тётя Нюша.

В последний наш деревенский вечер мы с Валей, невзирая на хляби, решили прогуляться. Тётя Дуня с тётей Нюшей неожиданно для нас согласились составить компанию. Дорога деревенская мало подходила для пеших прогулок, но в некоторых местах между избами лежали деревянные мостки. Мы не спешили. Шли под аккомпанемент разговоров на случайные темы.

Когда оказались против дома Клавки Кукуихи, моя Валя громко вскрикнула. Вскрикнула и обеими руками указала на небо над лесом. По тёмному небу летел огненный шар. Был он ярко-оранжевого цвета и в диаметре не меньше футбольного мяча. Когда он оказался над деревенскими крышами, тут и я вскрикнул. Тётя Нюша тоже замерла. Правда, без страха. А тётя Дуня буднично и спокойно сказала:

- Кукуй прилетел к своей Клавке.

Оказывается, муж Клавки Кукуихи, стало быть, сам Кукуй, как большинство деревенских мужиков, был убит на фронте во время Великой Отечественной войны. Однако, в отличие от погибших земляков, не канул в вечность, а стал прилетать в деревню в таком необычном виде. Огненный шар сделал небольшой полукруг над избой Клавки и юркнул в печную трубу.

- Под утро должон улететь восвояси, - добавила тетя Дуня. - Это щас он как шар, а войдёт в горницу и станет как человек. Нинка Кокина видала, как он выходил на крыльцо - в гимнастёрке, в сапогах.

- А что, он даже разговаривает с Клавкой? - в смятении спросил я.

- Стал бы он для разговоров прилетать. Спит он с Клавкой как с женой. Мужик, он и есть мужик. Только вот сколько лет он наведывается, а Клавка так и не брюхатела.

- А почему?

- А потому!

Я больше не стал задавать вопросов. Даже не узнал, откуда взялось это слово - Кукуй? Похоже, и Валя была так изумлена, что не нашлась, о чём спросить непреклонную тётю Дуню.

В воскресенье приплыл в деревню на моторке егерь Михаил. Мы перенесли свои пожитки в лодку, стали прощаться с гостеприимными хозяйками.

- Тётя Дуня, почему в вашей местности чудеса творятся? Существа какие-то, сила нечистая? Чертовщина разная. В городе такого нет.

- В городе люди хуже чертей! - отрезала тётя Дуня. А тётя Нюша улыбнулась и покивала головой.

Когда мы забрались в лодку, тётя Дуня и тётя Нюша вошли в воду и помогли сдвинуть лодку с прибрежного мелководья. Я сел за вёсла, стал выгребать на середину реки, а Михаил возился с мотором.

Валя сзади прислонилась ко мне и тихо спросила:

- Ну как, доволен? Посмотрел на глухую русскую деревню?

- Как в русской сказке побывал, - искренно ответил я. - Да, я вот посчитал число жителей в деревне, и, представляешь, получилось тринадцать. Опять мистика!

Михаил, наконец, завёл мотор. Нас оглушил рёв. И Валя почти в самое ухо прокричала мне:

- Не тринадцать, а четырнадцать! Кукуя не посчитал.

Лодка сделала полукруг и легла на курс. На берегу, у околицы деревеньки, затерянной среди русских просторов, остались две фигурки: высокой и властной тёти Дуни и маленькой доброй тёти Нюши.

h()}ll',{

СОГЛЯДАТАЙ

Кто мраку отхлебнул, тот о себе Узнал поболее иных непосвящённых…

Не пей до дна… А тени холодны. А за тенями тени, снова тени.

Кто наблюдал рожденье родника

в толкании, в биении сердечном,

тот помнит эту тайну тишины -

из тьмы сырой земли, из тла, из почвы -

ток жидкокристаллический. В нём дух

живой. В нём только истина и холод -

БЕРЯЗЕВ Владимир Алексеевич родился в Кузбассе в 1959 году. Поэт, эссеист, переводчик, публицист. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор книг "Окоём", "Могила Великого Скифа" и других, а также сборников стихов, книг очерков и эссе. В настоящее время - зам. гл. редактора журнала "Сибирские огни". Секретарь правления Союза писателей России и сопредседатель Ассоциации писателей Сибири. Живёт в Новосибирске

течёт, течёт… А ты - давным-давно лежишь на кочке дёрна мальчуганом, вниз головёнку свесил, всё глядишь на дно, следишь былинки и песчинки, что родничок тихонечко клубит, ключ что-то говорит тебе… Ледышка под ложечкою тает, и щемится от страха сладко сердце.

Больший страх - распахнутый колодец. Или погреб. Иль пыльное мерцанье чердака.

Повсюду кто-то есть. Повсюду кто-то… Повсюду - кто?…

Лишь взрослые дела закрыли эту чакру ожиданья, ты более уже не духовидец, из света в тень забыл перетеканье, забыл полёта дрожь и свист паденья… Но не совсем.

В античной простоте так много было детских откровений, был мир прозрачен, перенаселён соседними твореньями - дриады и нереиды мирно хлопотали; в священных рощах мудрые кентавры хранили эпос древних теогоний, сатиры виноградную лозу оберегали для дионисийских веселий необузданных. Сулили для смертных эти праздники свободу от тесных уз телесных…

Но, увы, Ирония - безверия сестрица - и эллинов сгубила. Голоса природы отступили, замолчали, лес и ручей, гора и луговина - всё перестало быть одушевлённым, пенаты отвернулись от своих былых любимцев.

Но осталось место, верней, страна - отдельная планета: в горах от Иртыша и до Байкала ещё живут герои древних саг. И каждый камень там вочеловечен, и дерево, и горная вершина, над очагами молятся хозяйки и тёсей* не пускают на порог. Там всё точь-в-точь, как было при Гомере, там я встречался и с его потомком, там за тобой всё время наблюдает через своих посланцев Хан-Алтай.

* духов (алт.)

В глуши дремучих гор, у Карагема, чей вал грохочет, как сарлычье стадо, чей вал быком ревёт в теснине моста, биваком стали мы у тополей прибрежных. А над нами нерушимо, как гребень звероящера зубчатый, отрог хребта пролёг, в его подоле, в семидесяти метрах от реки, на высоте пологой возвышаясь, как два щита, две каменные чаши, торчали гордо груди богатырши, что в гору погрузилась с головой, а ноги ей река замыла щебнем, по бёдрам же дорогу проложили, и только два сосуда полновесных нам старый миф оставил напоказ.

Те груди были местом поклоненья

и почитанья. Предки завещали,

что попусту нельзя здесь появляться,

кричать, шуметь и бражничать - ни-ни,

табу! Но наша цель была - рисунки,

петроглифы, творенья неолита:

быки, олени, тамги, человечки…

Татуировок каменный ковёр

покрыл два скальных выступа. Неясно,

кто и зачем оставил эти знаки?

О чём поведал? Почему алтайцы

Сосцы Хатун обходят стороной?

IV

Тиха была погода.

Серой ватой клочкастых облаков перетянуло небесной юрты купол. На вершинах белёсой мглы курились очаги, струя по складкам дымные косынки туманов… и по ходу невозможно мне было, ковыляя по долине, вот сей момент, навскидку угадать, где солнца диск болтается. Шумела река, подобно шелесту сухому осенней рощи под широким ветром. Я возвращался в лагерь по тропе или, точнее, по тропы подобью, гигантские окатыши гранита непроходимо заполняли пойму, меж ними рос шиповник, можжевел, акации колючие сплетенья щетинились у валунов подножий. Я думал: "И какому же потоку под силу было так вот обкатать в овалы многотонные каменья?" Похоже, лишь Всемирному…

Гнев Божий Перепахал планету. Как же, как же пред этой мощью жалок человек!