Тени старой квартиры - Дарья Дезомбре

– Мы там – хорошо, – помрачнел Андрей.

– Вот и не затягивайте, ррребята! Дети, совместный быт сближают. Пора-пора!

– Не всем же троих строгать, – улыбнулся, не выдержав, Андрей. Павел был счастливым многодетным отцом.

– Всем, всем, – заурчал Паша. – А совсем хорошим людям можно и четверых.

– Да ладно!

– Через полгода, – самодовольно хмыкнул Паша. И, прервав поток Андреевых поздравлений, закончил: – Денег он с Машки не возьмет, а вот коньяк, желательно имени одного французского императора, хорошо бы и поднести.

Андрей заверил, что коньяк будет, и даже сам набрал телефон питерского светила с целью: а) обозначить свою территорию, чтобы не вздумал с Машей кокетничать; б) попросить копию экспертизы – с тем же намерением контроля, только на этот раз не романтического плана. Андрею не нравилось, когда рядом с Машей появлялись трупы. Пусть даже пожилых дам с психиатрическими отклонениями.

Экспертизу он получил быстро – то ли коньяк сработал, то ли Машино обаяние. И прочитав ее, Андрей крякнул и вновь набрал номер в Северной столице.

– Он уверен? – спросил Андрей поднявшую трубку Машу. Голос ее звучал глухо:

– Что это не тот след, который остался от инъекции, сделанной в квартире? – Маша прочистила горло. – Уверен. Это была повторная доза. Кололи в другую руку и в другую вену. Остались синяки – следы пальцев на плече, там, где он прижимал старуху к земле, вкалывая ей лекарство. Все тот же галоперидол. Только на этот раз она впала в кому. Из которой уже не вышла.

– Кто еще мог знать о вашем эксперименте?

– Много кто, – на секунду задумалась Маша. – Главврач, да и другие врачи, я полагаю. Медсестры. Санитары «Скорой помощи». Проверить их всех нет никакой возможности.

Они помолчали.

– По второй твоей просьбе, – вступил Андрей, открывая свои записи.

– Носов?

– Да. Вся информация, которую я тебе изложу – исключительно для твоей оценки ситуации и человека, – официально никуда пойти не может.

– Я поняла, – вздохнула Маша. Фээсбэшные штучки. Ладно, пусть хоть так.

– Николай Анатольевич Носов, усыновлен отчимом в пятилетнем возрасте, 1960 года рождения. Вкратце – городская шпана, отчим – слесарь на Кировском заводе. Начал свою карьеру в 90-х, занялся бартером. А именно: обменивал высоколиквидное сырье на продовольствие. Участвовал и в Комитете продовольствия, и в Комитете по торговле. Тогда это была отработанная схема.

– Я что-то читала про это, уже давно, – прервала его Маша. – Люди из мэрии пользовались выделенными квотами на бартер и создавали десятки мелких подставных фирм.

– Ну да. Фирмочки потом получали лицензии, и дорогостоящее сырье на миллионы долларов – нефть, лом черных и цветных металлов, сотни кубометров леса – уходило за рубеж. А продовольствия в обмен на этот самый бартер не поступало. Неплохой фокус, согласись?

– Неплохой. Значит, Носов – один из фокусников?

– Один из солистов, я бы сказал. И никто не вякнул против этой прекрасной инициативы, опаньки! Потому что как же можно – это же Петербург-Ленинград! У правительства только одна мысль в голове – нельзя допустить вторую блокаду в городе на Неве! И не раз, заметь, не два, а несколько лет подряд. – Андрей почувствовал, что его колотит: – Я не понимаю, черт, я не понимаю, как этого можно было не видеть, а продолжать отдавать сырье в обмен на пшик! Сюр какой-то!

Маша молчала на другом конце трубки, пережидая волну его возмущения, а потом спокойно сказала:

– А ты и не поймешь. Для этого надо там родиться и вырасти. Это блокадная история, обросшая небылицами, бездарными и талантливыми книгами и фильмами. Детским фольклором, чисто ленинградским, про дистрофиков… А главное – живой людской памятью, пронизанной этим ужасом. Питер не мог больше пережить голод, логика, критическое мышление не имеют к этому никакого отношения. Только инстинкт: быстро бросить в пасть этому чудовищу все, что есть под рукой. Любой «бартер».

– Это девяностые, – не сдавался Андрей. – Прошло уже сорок лет с тех пор, пора бы…

– Еще, – жестко перебила его Маша. – Еще сорок лет. Я как раз в девяностые, совсем маленькой, приезжала к бабке на каникулы. И она кормила меня кашей, манной. Ненавистной. Выбора-то особенно не было. И каждый раз, когда я не подъедала подчистую всю тарелку, она мне говорила: «Блокады на тебя нет!» И эта присказка, Андрей, она в каждом доме, за каждым ленинградским окном! Эдакий невроз по месту жительства. Можно вырасти, заработать много денег и питаться исключительно в гастрономических ресторанах в европейских столицах. Или даже ездить в модные швейцарские клиники на лечебное голодание. Но у каждого из этих взрослых, холеных людей в голове есть тайная дверца. А за дверцей – зверь. Вечно голодный зверь.

Она замолчала. И Андрей остыл. Он соскучился. Он так соскучился, что готов был сейчас же вскочить в машину, поезд или самолет.

Но вместо этого сказал:

– Продолжим. Носов был чекистом. Причем чекистом, связанным с криминалом – Тамбовской группировкой, например. Тоже – портрет времени. Потом, ясен пень, эти люди вполне благопристойно распорядились приобретенными миллионами: скупили недвижимость на разнообразных побережьях, Баренцево и Белое моря не предлагать. Носов чуть-чуть огляделся, а затем ушел в большой бизнес: банки, финансовые холдинги, транспортные компании, вездесущая нефть. И теперь еще политика. Претендует на кресло губернатора Петербурга, не больше и не меньше.

– Одним словом, – усмехнулась Маша, – мужчина весьма широких интересов.

– Опасный мужчина, связанный и с властью, и с криминалом, – Андрей сделал паузу и добавил – хотел приказным тоном, а получилось чуть ли не умоляюще: – Прошу тебя, Маша, держись от него подальше.

Ксения

Ксюша удивленно оглядывалась по сторонам, с трудом сдерживаясь, чтобы не хмыкнуть уничижительно. И это – место обитания блестящего дизайнера? Мужчины, одетого исключительно в вещи класса люкс? Вот эта убитая квартира, с загаженным паркетом, одним диваном, покрытым синтетическим покрывалом? Как говорила про таких ее бабушка: «На брюхе шелк, а в брюхе – щелк».

– Я игрок, – правильно истолковал ее взгляд Эдик. Сегодня он изменил своей любви к ярким цветам. Стоял, подпирая дверной косяк, в черном свитере и брюках, элегантный даже в трауре. Еще из нового – двухдневная щетина, мешки под покрасневшими глазами, бледная рука держит потухшую сигарету и чуть дрожит. Ксюше стало его жаль. – Тетка единственная меня понимала. Знала все мои тайны и заранее прощала. А я, получается, – голос Эдика прервался, несколько секунд Ксюша терпеливо пережидала, пока он справится с комком в горле, – ничего о ней не знал! Клянусь! Не подозревал о ее побегах из больницы, черт! – он вытер тыльной стороной руки воспаленные глаза.

– Ты рассказывал ей о квартире? – выдохнула Ксюша, уже зная ответ.

– Да. Эта коммуналка с марками на миллионы долларов, которые никто так и не нашел, была нашей семейной легендой. Помешательством для меня и отца. Мать относилась к нам снисходительно, а тетка… Тетка верила во все, во что верил я.

– Значит, когда я купила квартиру…

– Я об этом сразу узнал – попросил риелтора держать меня в курсе. Сам хотел купить, но даже продай я все, денег бы не хватило.

– Почему она меня так ненавидела? – сморгнула Ксения за очками с сильной диоптрией. Сегодня она даже не надела линзы, чтобы поприличнее выглядеть – ради кого?

Эдик пожал плечами:

– Очевидно, потому как считала, что ты стоишь между мной и мифическими миллионами. Знаю, бред.

– А запонки?

– Запонки… – он вздохнул. – Не хотел говорить твоей приятельнице из полиции. Ну да. Она попросила какую-нибудь память о папе. Я решил – запонок-то мать точно не хватится, – он поднял на нее глаза. – Я не думаю, чтобы она действительно хотела тебе навредить. Просто порыв, знаешь, она все-таки была нездорова.

– Нет, – покачала головой Ксюша. – Это не было порывом. Она меня преследовала – я это чувствовала: и до нападения в консерватории, и после. – Ее передернуло от одного воспоминания о тихом шелесте и змеином свисте: сссу-ка.

– Прости, – Эдик схватил ее руку, – я и представить себе не мог, что моя откровенность сможет тебе навредить!

– А Тамара Зазовна? Чем Тамара тебе помешала? – отобрала из Эдиковых мягких влажных рук ладонь Ксения и незаметно вытерла об юбку.

– Что? – поднял он на нее безумный взгляд. – При чем тут… Да нет же!

– Она призналась нам, Эдик, – Ксюша встала, взяла свою сумочку – ей хотелось побыстрее уйти отсюда. – Мы не сразу поняли, кого она имела в виду. Но почерк тот же: твоя тетка столкнула Тамару Бенидзе после того, как Тамара узнала тебя у нас в гостях.

– Я не виноват! – вскочил Эдик. – Ты же не думаешь, что я виноват?!

– Какая тебе разница, что я думаю, – пожала плечами Ксения. – Разбирайся со своей совестью сам!