Физиология брака - Оноре Бальзак

Действительно, разве не случается лукавой жене попросить мужа сделать ту или иную покупку, отправиться в тот или иной магазин, в тот или иной дом, заранее предупредив любовника, что присутствие мужа в данном месте будет означать «да» или «нет»?

Здесь мы вынуждены с позором расписаться в собственном бессилии и признать, что наука неспособна помешать переписке любовников. Впрочем, супружеский макиавеллизм от этой неудачи лишь крепнет, черпая в ней больше мощи, чем в любых запретительных законах.

Супруги должны поклясться друг другу уважать тайну переписки каждого из них и свято блюсти эту клятву. Достоин похвалы тот муж, который введет это правило в действие с первых дней брака и будет честно его исполнять.

Предоставив супруге неограниченную свободу писать и получать письма, вы обеспечиваете себе возможность не упустить тот день, когда она начнет переписываться с любовником.

Если жена, не доверяя вам, окутает свою тайную переписку непроницаемой завесой, — напрягите ваш ум и прибегните к тем могущественным средствам, какие мы исчислили вам в Размышлении о Таможенном досмотре! Мужу, не способному понять, что его жена только что написала письмо любовнику или получила от него ответ, куда как далеко до совершенства.

Быть может, глубокое изучение движений, поступков, жестов, взглядов вашей жены наскучит вам и вас утомит, однако оно не займет много времени; ведь дело идет лишь о том, чтобы понять, как и когда ваша жена и ее любовник обмениваются письмами.

Мы отказываемся поверить, что муж, будь он даже невеликого ума, не сумеет разгадать эту женскую хитрость, если заподозрит, что она пущена в ход.

На одном примере вы сможете судить о тех возможностях надзирать и карать, какие предоставляет мужу переписка любовников.

Молодой адвокат, которому безумная страсть открыла иные из принципов, запечатленных в этой важнейшей части нашего сочинения, женился по любви на юной особе, почти не отвечавшей ему взаимностью (он почел ее согласие за великое счастье), и после года совместной жизни обнаружил, что его дорогая Анна (ее звали Анной) любит первого помощника биржевого маклера.

Адольф, юноша лет двадцати пяти, был недурен собой и, подобно всем холостякам мира, никогда не упускал случая позабавиться. Бережливый, чистоплотный, добросердечный, он прекрасно ездил верхом, умел блеснуть остроумием, тщательно ухаживал за своими черными вьющимися кудрями и одевался не без изящества. Короче, с ним не отказалась бы свести знакомство даже герцогиня. Адвокат был некрасивый, низкорослый, коренастый толстяк и, в довершение всего, — муж. Что же до Анны, то она, высокая белолицая красавица с тонкими чертами и миндалевидными глазами, казалась воплощением любви. Страсть сообщала ее взгляду колдовское могущество. Мэтр Лебрен, имевший двенадцать тысяч ливров годового дохода, взял ее из бедной семьи. Этим все сказано. Однажды вечером Лебрен возвращается домой совершенно разбитый. Он идет в свой кабинет, намереваясь заняться делами, но жар и озноб не дают ему работать: приходится лечь в постель. Он стонет, жалеет своих клиентов, а главное, бедную вдову, чье состояние он надеялся спасти, заключив полюбовное соглашение. На завтра, говорит он, у него назначено деловое свидание, но он чувствует, что совсем разболелся. Подремав четверть часа, он просыпается и слабым голосом просит жену написать одному из его близких друзей письмо с просьбой заменить его завтра на переговорах. Он диктует длинное письмо, не сводя глаз с руки жены. Исписав оборот первого листа, Анна берется за второй; адвокат, как раз описывавший своему коллеге радость, которую испытала бы его клиентка при подписании полюбовного соглашения, начинает роковой второй лист словами:

«Мой добрый друг, ступайте, о, ступайте как можно скорее к госпоже Верной; вас будут ждать там с величайшим нетерпением. Она живет на улице Сантье, в доме 7. Простите мне мою немногословность, но я надеюсь, что ваше превосходное чутье поможет вам отгадать все то, чего я не могу объяснить.

— Дайте-ка мне письмо, — просит адвокат, — прежде чем поставить подпись, я хочу удостовериться, что в нем нет ошибок.

Несчастная жена, чью бдительность это послание, напичканное самыми варварскими юридическими терминами, полностью усыпило, вручает его мужу. Завладев лжеписьмом, Лебрен тотчас начинает стенать, корчиться и молит жену о какой-то неотложной услуге. Она выходит из комнаты на две минуты, не больше, но за это время адвокат успевает выскользнуть из постели, сложить чистый лист так, как складывают письмо, а лист, исписанный его женой, спрятать. Когда Анна возвращается, он уже запечатывает чистый лист бумаги, просит написать на конверте адрес своего друга, а затем несчастная красавица вверяет бесхитростное послание слуге. Лебрен постепенно приходит в себя, засыпает — или делает вид, что спит, а наутро продолжает жаловаться на какие-то необъяснимые боли. Через пару дней он достает второй лист, превращает «навеки ваш» в «навеки ваша», с таинственным видом складывает эту невинную подделку, запечатывает ее, выходит из супружеской спальни, подзывает горничную и говорит: «Госпожа приказала отнести вот это господину Адольфу; ступайте, не мешкая...» Убедившись, что горничная побежала исполнять приказание, он, сославшись на неотложное дело, покидает жену и отправляется по указанному адресу, на улицу Сантье. В доме друга, посвященного в его выдумку, он мирно поджидает соперника. Любовник, не чуя под собою ног от счастья, прилетает, спрашивает госпожу де Верной; ему отворяют, он входит в гостиную и сталкивается лицом к лицу с мэтром Лебреном; адвокат бледен, но держится хладнокровно; взор его спокоен, но неумолим. «Сударь, — взволнованно говорит он юному Адольфу, чье сердце трепещет от ужаса, — вы любите мою жену и стремитесь ей понравиться; я не вправе упрекать вас в этом: на вашем месте я поступил бы точно так же. Но Анна в отчаянии; вы смутили ее покой, вы причиняете ей адские муки. Она мне все рассказала. Рассердившись на меня из-за пустяка, она написала вам записку, которая привела вас сюда, но очень скоро раскаялась и прислала меня вместо себя. Я не стану объяснять вам, сударь, что, продолжая ваши попытки соблазнить мою жену, вы погубите ее, лишите моего уважения, а затем и вашего; что вы совершите преступление, от которого, возможно, будут страдать и мои дети; не стану я говорить вам, сударь, и о том горе, которое вы причините мне; увы, для вас все это пустяки!.. Но я объявляю вам, сударь, что любая ваша попытка приблизиться к моей жене толкнет меня на преступление; будьте уверены, я сумею вонзить нож вам в сердце, не прибегая к дуэли...» И глаза адвоката сверкнули гибельным огнем.

«Ах, сударь, — продолжал он более мягко, — вы молоды, вы великодушны; пожертвуйте собой ради счастья той, которую вы любите, оставьте ее, не пытайтесь с ней увидеться. А если вам непременно требуется кто-то из нашей семьи, у меня есть молодая тетушка, которую еще никому не удалось покорить; она очаровательна, умна и богата, возьмитесь за нее и оставьте в покое порядочную женщину». Смесь шуток и угроз, пристальный взгляд и низкий голос мужа произвели на любовника впечатление неизгладимое. Минуты две он был не в силах произнести ни слова; со страстными людьми это случается: сильное потрясение напрочь лишает их присутствия духа. Если впоследствии у Анны и появились любовники (впрочем, на сей счет нам ничего не известно), Адольф, вне всякого сомнения, к их числу не принадлежал.

Этот случай поможет вам понять, что переписка — орудие обоюдоострое, выгодное не только для непоследовательной жены, но и для держащего оборону мужа. Следственно, вы будете поощрять переписку по той же причине, по какой префект парижской полиции всякий вечер приказывает зажечь в городе фонари.

§ 3. О шпионах

Пасть так низко, чтобы выпрашивать сведения у этих людей, пасть еще ниже, платя им за их признания, — отнюдь не преступление, но, пожалуй, малодушие и наверняка глупость, ибо вы не можете ручаться за честность слуги, предающего свою хозяйку, и никогда не будете знать доподлинно, в ваших или в ее интересах он действует. Итак, на помощи слуг следует поставить крест.

Природа, эта нежная и добрая наставница, поместила подле каждой матери семейства соглядатаев самых надежных и самых прозорливых, самых правдивых и в то же время самых скромных из всех, какие могут найтись в мире. Они немы, но красноречивы, они все видят, но притворяются слепыми.

Однажды на бульваре я повстречал друга; он пригласил меня пообедать, и мы отправились к нему. Стол был уже накрыт, и хозяйка дома разливала дымящийся овощной суп в тарелки двух дочерей. «Вот один из моих первых симптомов», — подумал я. Мы сели. Хозяин дома, человек невеликого ума, разговаривающий с женой лишь от нечего делать, начал с того, что спросил: «Приходил кто-нибудь сегодня?..» — «Ни единой души!» — отвечала жена, даже не взглянув на мужа. Мне никогда не забыть той живости, с какой взглянули на мать обе дочери. Особенно выразителен был взгляд старшей, девочки лет восьми. В нем читались и откровения, и тайны, и любопытство, и скрытность, и удивление, и поддержка. Быстроту, с какой вспыхнул в глазах девочек этот простодушный огонь, можно сравнить лишь со скоростью, с какою обе юные и предусмотрительные особы тотчас опустили прелестные завесы свои темных ресниц.