Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кажется, что скандалы подводят к самому центру демократической политики, но на самом деле они проходят на поверхности политической жизни. Мы называем их кризисами из-за их способности поглощать политическую энергию. «Кризис скандала» родственен «кризису выборов». Токвиль описал его так:
Вся страна взбудоражена, выборы становятся ежедневной темой всех публичных изданий, всех частных бесед, целью любых начинаний, объектом всех помыслов – словом, единственным в этот момент интересом у всей страны.
Правда, как только объявляются результаты выборов, эта суматоха кончается, все успокаиваются, словно река, вышедшая из берегов, а затем мирно возвращающаяся в собственное русло. И не удивительно ли вообще, что подобная буря могла-таки возникнуть? [Токвиль, 1992, с. 118].
Регулярные скандалы – один из отличительных признаков демократии («Аферы, скандалы, политико-символические конфликты былых времен, величественные кризисы, которые воспламеняют бюргера, пускающегося то в один пляс, то в другой, каждый год новый», – писал Томас Манн в 1918 г. [Mann, 1987, р. 223]). Автократические режимы работают не так, поскольку для автократии скандал – это настоящий кризис, ведь он указывает на фундаментальную утрату контроля[49]. В демократиях скандалы часто возникают из-за попыток политиков осуществить тот контроль, который демократией не допускается. Вот что порождает страсти, чувство, что все поставлено на кон, что это настоящий «кризис республики» и что люди должны воспользоваться случаем, чтобы вернуть себе власть над собственной судьбой. Но скоро все проходит. Со временем страсти рассеиваются, а демократия возвращается к прежнему режиму действий, решая проблемы как придется.
Скандалы не возвращают демократиям чувство перспективы, которое позволило бы им увидеть то, что действительно имеет значение. Они не пробуждают их и не открывают им свои истинные условия. Напротив, они становятся примером того отсутствия перспективы, которое характерно для всех демократических режимов. Проблемы, составлявшие суть дела «Der Spiegel» – верховенство права, национальная безопасность, свобода прессы, – были жизненно важны для западногерманской демократии. Но в скандале большие вопросы неизбежно перепутываются с мелкими, смысл – с процессуальными подробностями, а принципы – с личностями. Именно так действуют скандалы и именно поэтому они добиваются лишь ограниченных изменений. В любом демократическом скандале есть свои победители и свои проигравшие: одни репутации в них создаются, а другие разрушаются; чьи-то карьеры повисают на волоске. Однако сама демократия редко оказывается победителем или проигравшим. Она представляет собой фон, на котором разыгрывается драма.
Дело «Der Spiegel» ознаменовало веху, когда западно-германская демократия наконец повзрослела, но не потому, что оно было моментом перемен. Скорее, оно показало, как демократия обновляется, не меняя себя. Скандал поглощает все и всех, но также он представляется своего рода загадкой. Старика изгоняют со сцены. Но никто не умирает.
Итоги
Три кризиса демократии конца 1962 г. развертывались на совершенно разных уровнях. Карибский кризис был настолько опасным, что с ним почти нечего сравнить. Его развязка стала успехом для демократии, но вряд ли последняя могла у него чему-то научиться. Не нужно было быть Кеннаном и разделять его темперамент, чтобы прийти к выводу, что пытаться воспроизвести условия, при которых можно было бы достичь похожего успеха, – значит искушать судьбу. Самым важным уроком стало то, что надо постараться никогда больше не приближаться к такой ситуации.
Китайско-индийская война была событием более знакомого масштаба, если смотреть на нее в более общем контексте современной истории. Это было вооруженное столкновение между демократией и автократией, которое словно бы сошло со страниц Токвиля. Демократия на малом промежутке времени проигрывала, но она пережила потери. Некоторые пессимисты беспокоились, не подорвет ли военное поражение доверия к индийской демократии и, как сказал один комментатор, «не усилит ли вызов, брошенный Китаем, позиции тех, кто давно уже доказывает, что для быстрого прогресса необходим тоталитарный контроль», и что «утратив веру в Неру, индийцы перестанут верить в самих себя»[50]. Но этого не произошло. 1963-й стал тяжелым годом для индийской демократии, однако она не сдавалась, как и Неру. Из всех демократических отцов-основателей он один доработал на своем посту до самой смерти, будучи не в силах сдвинуться с места вплоть до самого конца, даже когда его здоровье окончательно испортилось, – и в этом он больше походил на династического владыку, чем на демократического премьер-министра. Неру надеялся на то, что продержится достаточно, чтобы передать власть своей дочери Индире Ганди. Когда он умер в 1964 г., она отказалась от возможности стать его преемницей, но вскоре наверстала упущенное.
Индийская демократия была, таким образом, одновременно типичной и нетипичной. Кризис – война с Китаем – выявил как ее сходства с другими демократиями, так и отличия. Военная неудача и скандал из-за неготовности не смогли полностью разрушить патерналистские чары. Однако из-за поражения индийская демократия в какой-то мере утратила свою невинность и выучила урок: в будущем индийское государство уже никогда не будет настолько неготовым к военному конфликту и больше никогда не будет пытаться блефовать. Как и многие современные демократии, оно стало более склонным к чрезмерной военной реакции, чем к блефу. Индия научилась выбирать те битвы, в которых она, по ее мнению, может выиграть (прежде всего, с Пакистаном). В результате после 1962 г. у нее больше не было ни одного вооруженного столкновения с Китаем. Кризис не был единичным, но он по крайней мере завершил собой определенный ряд. Следующая война между Индией и Китаем, если она случится, будет совершенно иной. Более близким прецедентом стало бы, возможно, советско-американское столкновение 1962 г.
Кризисом самого привычного масштаба было дело журнала «Der Spiegel». Скандалы важны, хотя и не настолько, как кажется в момент, когда они происходят. Стоит только пыли улечься, а дыму выветрится, и становится ясно, что сцена не слишком изменилась. Но главные актеры теперь понимают, что они не настолько незаменимы, как думали раньше. Аденауэр – не единственный патриарх, который понял это. Он
