Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Сергей Алексеев

Олешка не стерпел, конскую носовертку ему на шею и стал крутить, и задавил бы, но в каюте сынок его оказался, эдак лет пятнадцати, но сноровистый, хитрый – заревел, заплакал, уговорил отца дать, что просят. Штабс-капитан ключи ему подал, послал будто бы в хозяйскую контору, какие-то бумаги и деньги принести, а этот щенок милиционеров привел. Олешку схватили, судили и дали аж десять лет.

Естественно, на суде он не выдал, кто есть Щарецкий на самом деле, иначе того расстреляют и вообще пропадет весь обоз. Отсидел четыре года, а тут нэпманов к ногтю, сама власть им носовертки надела, и его освободили, как борца с капитализмом. Олешка с первого же дня начал искать штабс-капитана и в тридцать втором отыскал, только он уже не Щарецкий, а директор племзавода на Дону и член партии Исаак Гангнус, на паре коней ездит с кучером. И сын у него тоже Гангнус, комсомольский вожак на строительстве тракторного завода в бывшем Царицыне.

Выследил Олешка, когда старший поедет инспектировать пастбища, вытряхнул кучера с облучка, сам вожжи взял, а штабс-капитан ему наган в спину. Олешка отобрал, да по башке съездил, чтоб спокойно сидел.

Увез его далеко в степь и тут устроил спрос, стыдил, совестил, стращал – никак не понимает, что поделить надо добро по справедливости. В штаны наделал, а все равно жадность не позволяет ему хотя бы толику отщипнуть – Кормаков и на четверть уж согласился. Убивать не хотел, попугать только, одну ногу к одному коню привязал, другую – к другому, ну и возле кобыльего уха щелкнул из нагана. А кони послевоенные, стрельбы не слыхали. Ну и рванули в разные стороны…

Олешка же поехал к молодому Гангнусу, поймал его, когда тот плакат вывешивал на верхотуре и напрямую сказал, дескать, отца твоего я порешил и тебя сейчас скину вниз, если не скажешь, где драгоценности с обоза спрятаны. Сынок вроде сговорчивей оказался, видно, понял, не отвязаться, все равно достанет, но и Олешка его коварство помнил, ухо востро держал. Привел на какую-то квартиру в Царицыне (новое название, Сталинград, Кормаков терпеть не мог), по-доброму говорит, про справедливость и честность, будто отца осуждает, а больше полковника Редакова, который, мол, жив и взял себе почти все, штабс-капитану же дал лишь столько, сколь он унести смог – пуд всяких золотых украшений.

И надо бы его найти и разделить по совести. Давай, мол, вместе его искать: штабс-капитанов сынок по казенной части, через всякие органы, а Кормаков своим способом, и время от времени встречаться да советоваться. А чтоб Олешка не сомневался, дал ему пятьдесят тысяч теми деньгами и золотых десяток двадцать шесть штук, дескать, все, больше нету, отец все расфуговал.

Как честный и справедливый человек, Олешка поехал в Иранский уезд, где мой дед жил, не нашел его там и спросив адрес у родни, в Сибирь отправился, на реку Четь. Встретился с дедом, как полагается, двадцать пять тыщ отдал и тринадцать монет, но Семен золото вернул, дескать, ты искал офицеров, в лагерях сидел, а я дома, у жены под боком, а деньги взял. (Не их ли «зарабатывал» потом, отправляясь на отхожий промысел?) И надоумил, чтоб не связывался с сыночком Стефановича, обманет. Олешка Редакова найдет, а этот комсомолец драгоценности у него умыкнет из под носа – такая уж у них порода, на чужом горбу в рай кататься. Олешка стал моего деда уговаривать, чтоб на пару идти искать начальника контрразведки, да тряхнуть его как следует, чтоб золото вылетело, но тот ни в какую. Не пойду, говорит, не надо мне золота, я бондарским промыслом заработаю, а ты иди, если хочешь. Олешка его и так, и эдак, а вина с собой много принес. Сидят они на берегу Чети, пьют, бабушка моя лишь закуску им подносит. И чует Олешка, что-то мой дед скрывает от него!

Три дня пили день и ночь, и вот на четвертый сознался мой дед, мол, я без тебя тут на Урал ездил, будто на промысел, а сам на Ледяное озеро пошел и давай там по берегу ходить да высчитывать, где Редаков мог ящики утопить. Высчитал, взял длинную веревку с «кошкой», начал по дну шарить и вот на какой-то день зацепил один. И подтащил его к самой проруби, осталось руку протянуть и за скобку тот ящик схватить – в воде-то он легкий, а так они пудов по шесть – семь будут. А чтоб не упустить добычу, веревку на запястье намотал. Вдруг снизу как дернет и потянуло, будто крупная рыба! Дед поскользнулся, валенки-то обмерзли, и в прорубь вниз головой. Кое-как вынырнул, за окраек схватится, а выбраться на лед не может, потому как веревку от руки не отвязать, намокла, а сырой узел попробуй-ка, распутай. Ну, побултыхался четверть часа, устал, замерз и понял, что смерть приходит. Кричать и на помощь звать без толку, на сотню верст ни души!

И тут подходит, говорит, ко мне высокий старик, представительный такой, в волчьем тулупе нараспашку, как барин, плеть в руке, а на плече хищная птица сидит, вроде сокола. Что, спрашивает, бродяга, рыбу ловишь в моем озере? Да вот поймал, отвечает дед, вытащить не могу и должно, сам под лед уйду. Помоги, коль крест на тебе, дай руку. Старик ему и сказал, дескать, руку я тебе дам, но сначала ты мне слово дай, что никогда в моих озерах рыбачить не будешь. А которые твои, спросил дед. Все мои, отвечает, и озера, и реки, и моря с океанами, и все, что на дне находится, тоже мое. Что тут делать? Дал дед слово, а старик ножиком веревку с руки срезал и плеть ему протянул – держись. Достал из проруби, погрозил, мол, не забывай, ты слово дал! И ушел восвояси, только птица крыльями на плече захлопала.

Вот потому дед и не может нарушить клятвы и связываться с золотом. Олешка ему поверил, успокоился, погулял еще с дедом и в путь засобирался.

На обратном пути его в поезде чекисты схватили, монеты нашли при нем и давай пытать – откуда? Но он молчать и дурака валять умел, ничего не добились. И тогда давай всю его родословную поднимать.

Сначала докопались, что нэпмана Щарецкого чуть не задушил и срок отбывал, потом выяснили – у белых служил да еще офицером в караульной роте (хотя Олешка говорил, офицеры над ним посмеивались, мол, курица не птица, прапорщик – не офицер), то есть, в карателях был – значит, проскакивало его имя на бумаге, попал-таки в архивы! На расстрельную статью этого было за глаза достаточно, но чекисты продолжали его «колоть до задницы» и уже тогда дактилоскопию использовали, ну и откатали Олешке пальчики. А коляска у директора племзавода Гангнуса была черная, лаковая, налапал там везде и попался. Обвинили его в зверском убийстве заслуженного революционера, мученика царского режима, героя Гражданской войны и члена партии с 1905 года товарища Исаака, да еще каком средневековом – конями порвал! Гангнусу памятник поставили на берегу Дона, пионеры туда ходили цветы клали и честь пионерскую отдавали. То есть пришили политику и давай его раскручивать на антисоветский заговор, де-мол, связан ли с Троцким, Бухариным, Зиновьевым?