Каин: Антигерой или герой нашего времени? - Валерий Замыслов

— Доложите Елизару Никитичу, что московский купец Василий Корчагин хотел бы продать две каменные лавки, что на Варварке большого торга.

Привратник некоторое время раздумывал и, наконец, произнес:

— Я доложу о вашем предложении, сударь. Ждите ответа.

Привратник закрыл на железный крюк оконце и удалился.

Ждать пришлось долго.

«Неужели не клюнет любитель скупки недвижимости. Кажись, весьма выгодная сделка предложена».

Наконец оконце вновь распахнулось.

— Прошу прощения, господин Корчагин. Елизар Никитич был весьма занят разговором с приказчиком, но он вас примет. Вас проводят.

Детина крепкого телосложения остался у ворот, а Ивана проводил к хозяину дома сам приказчик. Иван шел чуть позади, и дотошно успел разглядеть флигель, в котором расположился Бирон, и который представлял собой правую часть дома. К флигелю вела широкая тропинка, выстланная белыми плитами, вокруг которой разместились клумбы с живописными цветами.

Приказчик шел молча, а Каин цепко рассматривал флигель и думал:

«Путь к герцогу похож на дорожки в Немецкой слободе Москвы. Плиты, цветы. Не злодей-узник живет в каменных покоях, а большой барин. Ну, погоди, Бирон. Не долго тебе осталось обретаться в доме Мякушкина».

Елизар Никитич вначале провел гостя по своим комнатам. На всех дверях (белых и блестящих) висели светло-голубые или бледно-розовые портьеры, на которых шелком разных цветов были вышиты тюльпаны.

Внушительных габаритов гостиная была оклеена веселенькими обоями, с радующими глаз полевыми цветами, и была обставлена мебелью красного дерева, обитым зеленоватым репсом[136] с желтыми разводами.

Все комнаты, устланные мягкими восточными коврами, были светлыми и уютными, и каждая с нарядными обоями. Бросались в глаза потолки, которые всюду были расписаны пестрыми узорами.

В спальне стояла большая кровать красного дерева с серебряными украшениями, увенчанная пологом из персидской шелковой материи. Окна спальни, выходящие на солнечную сторону, были задрапированы легкими воздушными материями небесного цвета, отчего комната была светлой и солнечной.

Столовая купца Мякушкина, так же как и гостиная, была внушительных размеров, и вся мебель была подделана под дуб и украшена резными украшениями: стены, массивный стол с львиными лапами вместо ножек, шкафы и поставцы, широкий вместительный буфет, начиненный золотой, серебряной посудой, дорогим китайским фарфором, хрусталем тончайшего венецианского стекла и саксонским сервизом; стулья с витыми ножками были обиты аксамитной тканью.

Дом Мякушкина прямо-таки дышал роскошью: старинные картины в тяжелых золотых рамках, иконы древнего письма в золотых и серебряных ризах, малахитовые вазы на мраморных столиках, бронзовые канделябры, массивные и небольших размеров часы, покрытые серебром, зеркала, обрамленные багетовыми рамками с золотым покрытием… Но все это выпирающее наружу богатство было расставлено и развешено, так безыскусно и аляповато, будто вся эта роскошь выставлена напоказ, как в антикварной лавке.

— У нас даже в Москве такие дома редкость. Красно, весьма красно! Аж завидки берут, Елизар Никитич.

— Обставляем помаленьку, — с немалым довольством, произнес Мякушкин.

Гостя же для беседы хозяин принял в своем рабочем кабинете, где окна выходили на сад. С почтительной, располагающей улыбкой купец усадил Ивана в дубовое кресло, обитое малиновым сукном.

— Всегда рад поговорить с московским купцом. У вас ведь все на особинку, Василь Егорович. Как говорится, Москва бьет с носка, любит чужаков одурачить.

«На губах улыбка, а глаза хитрющие».

— Не мне, конечно, судить, любезный Елизар Никитич, но сие воззрение о Москве кто-то измыслил со времен царя Гороха и до сей поры этим пользуются. Что же касается купеческих дел, то они всюду одинаковы. Ярославль — второй город после Москвы, но цены здесь ни чуть не ниже, чем в Первопрестольной, а кое-какие и нос Москве утрут.

— Вот те на! А мы-то местные торговые людишки, ходим по торгу, грызя семечки, и не ведаем того. Это что же за товар, уважаемый Василь Егорыч?

— Кожа из юфти, лен, рыба, мыло, замки, ткани. Чу, целые полотняные фабрики открыли.

— Так ить, мастерством берем. Ярославский мужичок испокон веков в умельцах ходил. Вот и приходится на иной товар копеечку накидывать, — сохраняя улыбку на лице, высказал Мякушкин.

Иван заметил на столе, заваленным конторскими книгами, дорогой малахитовый прибор, в котором были искусно вделаны две чернильницы, песочница и гусиные перья. Из нижнего отверстия прибора выходила белым концом английская бумага.

— Любуетесь прибором? — перехватил взгляд Каина Мякушкин.

— Добрая вещь для рабочего кабинета.

— Подарок воеводы, — не без гордости высказал купец.

— Неужели самого воеводы? — с удивлением покрутил головой Каин. — Это же редкость. Купцов, почитай, в Ярославле десятки, но едва ли кто похвастается, что удосужился даром первого лица города. Никак на именины? В другой-то день воевода и не вспомнит, что есть такой купец Мякушкин.

— Ошибаетесь, милейший Василь Егорыч. В обычный день. Пришел как-то воевода отобедать — и наше вам — прибор в коробочке. Больше скажу: Семен Борисыч Лапин, почитай, кажинную неделю у меня столуется, а иже с ним полицмейстер Григорий Сергеич Рябушкин и…убью вас на повал, — сам герцог курляндский Эрнст Бирон.

Каин действительно сотворил ошарашенное лицо.

— Однако, любезный Елизар Никитич. Какой же вы именитый человек! Скажи кому — не поверят. Изумлен, весьма изумлен.

Мякушкин купался в лучах славы, а Каин, пользуясь случаем, не торопился переходить к разговору о своих «каменных лавках».

— Сам Бирон?! Никогда в глаза его не видел и вдруг он где-то совсем рядом, в Ярославле.

— Не где-то, милейший Василь Егорыч, а живет в моем доме. Воевода посчитал, что лучшего места герцогу в городе не подобрать, — самодовольно произнес Мякушкин.

«Не зря Светешников говорил, что Елизар похвастать любит, и это непременно надо использовать».

И вновь оглушенное лицо.

— Бирон в вашем доме? Бывший регент Русского государства?! Вы меня изумили, Елизар Никитич. Какая честь!

— Честь, конечно, немалая, но и ответственность для меня выше головы. Покойная Анна Иоанновна, царство ей небесное, всяк знает, слаба была, как государыня, императором-то практически Бирон был. И вдруг он в доме Елизара Мякушкина. О том веками будут писать.

— Да уж! Случай поистине исторический. Обедать с таким великим человеком, слушать его речи, ходить с ним на прогулки. Это же… Не могу даже слов подобрать.

Мякушкин и вовсе размяк от льстивых речей московского купца.

— А вы полагаете, милейший Василь Егорыч, что не зря мне воевода в обыденные дни дары преподносит?

— Теперь и удивляться нечему, Елизар Никитич. Сколь забот легло на ваши плечи! Одно столование влезает в копеечку.

— И в какую копеечку! Такие убытки несу, любезный Василь Егорыч, что едва концы с концами свожу.

«Ну, это уж ты загнул, Мякушкин. Весь постой и столование, никак, городской казной оплачивается. Такой скряга ни за чтобы не согласился Бирона без всякой платы в свой дом впустить».

— Сочувствую, Елизар Никитич. На Москве непременно расскажу, что Бирон у бессребреника жил. Ох, редкий же вы человек!

Каин лил и лил бальзам на душу Мякушкина.

— Забот, забот. Герцог никак прогулками вас замучил. У вас своих дел невпроворот, а тут надо высокого гостя прогуливать. Чай, и утром и вечером приходиться от всякой коммерции отвлекаться?

— Вы угадали, любезный Василь Егорыч. Дня не пропускает, даже в дождливый день выходит. Все больше любит по липовой аллее прохаживаться.

— И даже без слуг?

— Слуги ему на прогулке мешают. Иногда выходит с пастором, и все о чем-то лопочут на своем языке. Я, конечно, ни бельмеса не понимаю, иногда же господин герцог предпочитает один прогуливаться, и почему-то непременно по четвергам. Что за особый день?

— Может, что-то замышляет, не приведи Господи.

Мякушкин развел плечами.

— Одному Богу известно, но пусть этим граф Орлов занимается.

— Простите великодушно, Елизар Никитич, но из стольного града мысли опального Бирона не изведаешь?

— Вы совсем не осведомленный человек, Василь Егорыч, — с какой-то загадочной улыбкой высказал Мякушкин. — Только три дня назад их сиятельство навестил мой дом и весьма долго беседовал с герцогом.

Каин округлил глаза.

— У меня нет слов. Ваш дом притягивает к себе самых влиятельных людей. На Москве я слышал, что граф близок ко Двору императрицы. Боже мой, какие особы наведываются в ваш дивный дом. Боже мой! Сам граф Орлов!

С купцом Мякушкиным граф Орлов лишь коротко поздоровался, вкратце расспросил о герцоге, от приглашения на обед отказался и тотчас прошел во флигель. О цели же своего приезда к Бирону, на вопрос любопытного Мякушкина, ответил сухо: