Первородный грех. Книга первая - Мариус Габриэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапно маме стало совсем плохо. Она забежала в ванную и захлопнула за собой дверь. На вопросительный взгляд Иден папа раздраженно пожал плечами.
– Твоя мама всегда была загадочной женщиной. Очевидно, это место навевает на нее тоску.
– Но почему?
– Наверное, это связано с войной.
– А что с ней случилось во время войны?
– Спроси у нее, – буркнул папа. – Мне она не скажет.
Через несколько минут мама вернулась в комнату – лицо бледное и осунувшееся, глаза виновато-смущенные.
– Тебе нужно глотнуть свежего воздуха. Давай-ка все вместе пойдем погуляем, – предложил папа.
Они вышли из отеля и зашагали по проспекту Рамблас.
Мама постепенно начала приходить в себя.
– Я рада, что какая-то оживленность в Барселоне все-таки осталась, – проговорила она. – Когда-то это был очень веселый и шумный город.
– По мне, так оживленнее уж некуда, – заметил папа.
– До войны это выглядело… иначе.
– Просто ты была моложе, – улыбнулся папа. – Вот в чем разница, дорогая.
Франсуаз залилась смехом. А Иден снова задумалась над тем, какие воспоминания могут быть связаны у мамы с отелем «Палас».
Прескотт
Темнота сводит его с ума.
Он слышит, как вокруг него что-то двигается. Шуршит, скребется. Крысы, а может быть, и что-нибудь пострашнее.
Он так давно уже здесь. Так давно!
Обычно его сажают сюда часа на два. Иногда на три. На этот раз он просидел целый день и целую ночь. Он изможден, его мучает голод.
Его сознание угасает, тускнеет, слабо мерцает, словно затухающий факел.
Рядом пробегает какая-то тварь. Джоул содрогается; глаза широко раскрыты, хотя в этой кромешной тьме все равно не видно ни зги. Его пальцы находятся в постоянном движении. Воск он спрятал во дворе. Нельзя приносить его в дом. От нее ничего не скроешь.
Поэтому он лепит фигурки в своем воображении. Но, по мере того как гаснет огонек его сознания, работать становится все труднее.
Они забыли про него. Ему суждено умереть в этой темноте.
Душно. Он уже не может вдохнуть полной грудью, а только судорожно хватает ртом воздух. Сознание еле теплится. Слышно, как крыса грызет какую-то деревяшку или картон. А что, если она учует его теплую плоть? Что, если она вонзит свои острые зубы в его ногу? Или лицо?
В нем поднимается панический страх. Сознание покидает его. Душу окутывает тьма. Его бросили на растерзание силам зла.
По ноге прошмыгивает крыса.
Он бешено лягается и ударяется голенью обо что-то твердое и острое.
Кто-то хватает его сзади. Он пытается вырваться. Невидимые крючья цепляются за его одежду, царапают руки. Он отбивается изо всех сил, но только еще сильнее запутывается.
Какие-то покрытые чешуей существа обвивают его ноги. В горло вонзаются острые как иглы клыки. По лицу хлопают кожистые крылья. Его охватывает ужас.
Чудовища наваливаются со всех сторон. Он бешено колотит руками по невидимым предметам. Шум, боль.
Он часто и хрипло дышит, но бедный кислородом воздух не придает ему сил. Сердце стучит как молот о наковальню, словно хочет вырваться из груди.
Поддавшись самому сильному из инстинктов, он бежит.
Подвал всего несколько ярдов шириной и весь забит старой рухлядью. Он налетает на сложенные один на другой стулья. Что-то ударяет его в живот и у него перехватывает дыхание. Что-то еще разбивает ему губы.
Вот откуда у него появляются синяки.
Легкие жадно втягивают в себя удушливый воздух. Он извивается в цепких объятиях чудовищ, всем телом ощущая их жесткие клешни и суставы. Они сжимают его. Ужас сводит с ума. Он что-то царапает ногтями…
Но тут его сердце словно взрывается, он падает на пол и затихает.
Золотая полоска. Его ногти процарапали в темноте полоску золотого света.
И этот свет не гаснет. Он сияет совсем рядом. Несколько минут мальчик неподвижно смотрит на него, затем встает, протягивает дрожащую руку и снова царапает ногтями.
Появляются новые полоски света.
Обезумев от внезапно пришедшей к нему надежды, он обеими руками начинает скрести светящиеся полоски. Их становится все больше. Вскоре он уже жмурится от яркого сияния.
Перед ним маленькое, закрашенное краской оконце. Он прижимает лицо к стеклу и щурится. Сквозь царапины в краске он видит красноватую землю. Землю и цветы. На уровне глаз. Мир.
Задний двор.
Маленькое окошечко под крыльцом черного входа. Возле бочки с водой. Маленькое окошечко, которое всегда было закрашено толстым слоем белой краски.
Он нашел путь к спасению.
Он барабанит в окно, но оно наглухо забито гвоздями. И его никак не открыть. Он кричит.
Его никто не слышит.
Он отчаянно рвется на волю. Шарит вокруг, в надежде найти какой-нибудь инструмент. Его пальцы натыкаются на что-то. Это качающаяся ножка старого скрипучего стула. Он дергает ножку до тех пор, пока она не отламывается. Затем бьет ею по окну.
Стекло разлетается вдребезги, осыпая его осколками. Потом второе. В подвал врывается горячий воздух улицы. А мальчик продолжает колотить по окну, пока не выбивает стекла из всех четырех секций. Из-за ослепительного солнечного света он почти ничего не видит.
Он дубасит по перекрестью рамы с оставшимися на нем осколками. Наконец вылетает и оно.
Затем он протискивается в узкое отверстие, не обращая внимания на битые стекла, которые впиваются в его руки и колени.
Мальчик выползает на солнечный свет и чувствует, как его спину согревают горячие лучи. Он плачет – то ли от боли, то ли от облегчения. Ослепленный и обессиленный, он, шатаясь, поднимается на ноги. Воздух пустыни чист и сух.
– О Всемогущий Господь! О силы небесные! Джоул?! Это ты?
Он щурит затуманенные слезами глаза. Миссис Паскоу, соседка, услыхала звон разбиваемого стекла и, выглянув из-за забора, увидела его. У нее отвисла челюсть.
Она смотрит на дрожащего тринадцатилетнего мальчика, сплошь покрытого грязью и осколками стекла. По его ногам текут струйки крови. Рот и нос тоже в крови. Руки в царапинах.
Она хватается за голову.
– Боже милостивый! – Ее голос переходит в визг. – Эй, преподобный! Преподобный Леннокс! Преподобный Леннокс!
Из-за угла дома появляется отец. Увидев Джоула, он застывает на месте. Его костлявое лицо делается белым как полотно.
– Он вылез оттуда! – Трясущимся пальцем миссис Паскоу указывает на разбитое окно. – Я услышала звон стекла и, когда посмотрела через забор, то увидела, как он вылезает оттуда, словно… словно крыса!
Отец глядит на Джоула своими бесцветными глазами. Мальчик видит в них крайнее изумление; он прекрасно осознает чудовищность своего поступка. Но ему уже все равно – он слишком устал.
– Меня чуть кондрашка не хватила, преподобный, – не унимается соседка. – Вылез из-под земли, будто зверь какой! Что, черт возьми, ты там делал, Джоул?