Самая счастливая, или Дом на небе - Леонид Сергеев

— Ты что, совсем сошел с ума?! — содрогнувшись, крикнул Леонид, отнял у отца бритву, спрятал его очки, убрал из дома все острое. Потом подумал, что оставлять отца одного в таком состоянии нельзя и сказал:

— Давай отвезем тебя в Абрамцевскую больницу.

— Давай… поедем, — покорно согласился Анатолий, и как предпрощанье добавил: — Прости меня за все.

Дорога от станции к больнице шла через сосновый лес. Стоял жаркий августовский день, в листве не смолкая кричали птицы, пахло земляникой, клевером, смолой. По дороге Леонид говорил с отцом запальчиво и резко. Анатолий угрюмо молчал, только изредка, безнадежно усмехаясь, оправдывался:

— Понимаешь, у меня нет воли, я не могу бросить пить.

На мгновение Леониду стало жаль отца.

— Завязал бы ты с выпивками, снова ездили бы рыбачить, попутешествовали бы. Сколько мест, где хочется побывать.

— Может, правда, попробовать? Последний раз, — тусклый взгляд Анатолия потеплел, на губах появилась робкая улыбка. — В самом деле, мы давно не рыбачили… Так не хочется в больницу.

— Ну уж раз решили, надо. С недельку полежи, мать приедет, заберем тебя. Пока подлечишься.

— Ладно, — обреченно кивнул Анатолий.

— Сам ты не можешь бросить. Ты слабак.

Леонид хотел подхлестнуть самолюбие отца, напомнить ему про великий удел главы семьи. Выпивки отца ему казались какими-то затянувшимися помрачениями, идиотской привычкой, которую отец вполне может, но не хочет бросать; парень не мог поверить, что отец серьезно болен, утратил веру в себя и вообще во все хорошее и стал уязвимым, обидчивым, слабонервным.

Вернувшись из поездки, Ольга забрала мужа из больницы и обошла соседей, которым Анатолий продал часы и костюм. Заплатив за бутылки водки, Ольга потребовала вернуть вещи.

— Как вам не стыдно так гнусно поступать?! — бросала она презрительный укор. — Где ваше сострадание к больному человеку?! У вас есть совесть или вы не знаете, что это такое?!

А дома на мужа разразилась уничижительными упреками:

— Ты опускаешься на глазах! Это последняя степень падения — отдавать за водку вещи! Где твоя гордость, интеллигентность?! Как можно так себя не уважать. И ставить меня, свою жену, в унизительное положение. Чтобы это было в первый и последний раз! Только этого еще не хватало! Вот еще!.. И возьми себя в руки. Сколько можно?! Мы наконец перебрались совсем близко к родине и все уже налаживается… Да, пока еще у нас трудный период, но надо его пережить достойно, не раскисать и уж тем более не опускаться. Были у нас периоды и похуже — ничего, пережили. И этот переживем, я уверена.

Недели две Анатолий ходил на работу мрачный, сосредоточенный, дома после ужина с христианским смирением лежал на диване и читал. Временами в него вселялась беспричинная тревога, страх, и он, шмыгая носом, жаловался жене:

— Скучно мне здесь, Олечка.

— Возьми себя в руки, что за беспомощность?! — внятно и ровно повторяла Ольга. — Ну не нанимать же тебе няньку. Очень надо с тобой нянчиться! Сейчас, в переломный момент, когда у нас появилась возможность получить квартиру в Москве, ты должен, просто обязан ради семьи, набраться терпения, мужества.

Ольга пришла в станционную столовую, где Анатолий выпивал, и пригрозила буфетчику:

— Знаете что! Не смейте продавать вино моему мужу! Вы подталкиваете человека в пропасть!

На неделю в семье восстановился порядок и спокойствие.

…Однажды Анатолий неожиданно пришел домой раньше времени, взял ключ от пристройки сарая, сказал, что устал и поспит на воздухе. Утром Ольга пошла будить его на работу, но дверь оказалась запертой изнутри и на стук Анатолий не отозвался. У Ольги тревожно забилось сердце — в ней росло предчувствие беды. Еле сдерживая волнение, она позвала сына, и Толя, выставив раму, влез в сруб через окно.

Анатолий лежал на кровати в одежде, запрокинув голову назад, на полу темнела лужа крови и валялась бритва.

— Мама! — услышала Ольга ужасающий крик. — У папы из горла кровь идет!

Ольга побежала в медпункт, Толя остался с отцом, сидел рядом на табурете и ревел.

— У меня больше нет сил… бороться, — бормотал Анатолий. — Хорошо, что умираю… Все равно только мешаю, тяну вниз…

В медпункте Ольга застала одну медсестру, оба врача были выходными и уехали в Москву.

— Дикость! — вскричала Ольга. — На огромный поселок нет врача! И это называется государственное учреждение!

Прихватив бинты и вату, медсестра пошла с Ольгой и, осмотрев Анатолия, заключила:

— Большая потеря крови. Нужно доставить в Пушкино.

— Ничего не нужно, доктор, — безжизненно прохрипел Анатолий. — Я не хочу жить… Прости меня, Олечка. Я только мешаю вам… А ты сильная… Ты всего добьешься…

— У нас в медпункте только одна лошадь, и на той уехали за дровами, — сказала медсестра, обращаясь к Ольге. — Попробуйте дозвониться до Пушкино с почты, может, пришлют «скорую» или везите на электричке.

По расписанию на Пушкино ближайший электропоезд шел только через час, и Ольга побежала на почту: минут двадцать телефонистка пробивалась до райцентра, а когда наконец дозвонилась, прибежал Толя и, задыхаясь, проговорил:

— Папа умер…

…Анатолия похоронили на окраине сельского кладбища при деревне Рахманово. После похорон Ольга никогда не навещала могилу мужа, так же как никогда не ходила на Даниловское кладбище, где под двумя дубами лежали ее отец и мать.

— Ценить и любить людей надо при жизни, — непоколебимо говорила она. — Теперь им наши слезы не нужны. Я не хочу думать о близких, будто они мертвые. Они для меня живы и всегда со мной. Жизнь продолжается, и надо находить в себе силы жить дальше…

И на поминках мужа Ольга держалась стойко, никто не увидел ее слез, и только потом, проводив родственников, она почувствовала — сразу исчез воздух, ей стало трудно дышать — казалось, она очутилась в разряженном пространстве. Вбежав в сарай, она впервые за всю свою жизнь беззвучно разрыдалась.

Смерть мужа потрясла Ольгу, обожгла долгой, не проходящей болью… От Анатолия остались чертежная доска, готовальня, очки с перевязанной дужкой и старый прибор для бритья. Ему было сорок четыре года.

Оставшись наедине с собой, Ольга бормотала:

— Зачем, Толя, ты это сделал?! Как мог оставить меня одну в таком тяжелом положении? С тремя детьми?! Мы вместе столько пережили! И хорошего, и плохого, но я никогда даже не представляла свою жизнь без тебя… Ужасно горько… Считал меня сильной! Какая я сильная? Да и чем сильнее человек, тем в большей поддержке нуждается. Как раз жалеть надо не слабых, а сильных. Слабые не способны на большие дела, а сильные способны. И не только на большие дела, но и на подвиги. У сильных и чувства сильные, а у слабых — так себе…

Позднее Ольга сказала сыновьям:

— Помогать надо тем, кто идет к цели, а не бездельникам разным. Поддерживать надо бесстрашных, нетерпеливых, первооткрывателей, идущих впереди. Им уготовлены удары судьбы, и зависть, и непонимание…

Почему-то теперь, после смерти мужа, Ольга видела его совсем не таким, каким он был последние годы — не беспомощным, апатичным, подавленным, а энергичным, веселым, совершенно непьющим… Он являлся на фоне ненастной погоды: то в дождь — спешил домой и издали махал ей рукой, как когда-то в давние годы, то одиноко стоял под снегопадом, и улыбался, и звал ее, и внимательно выслушивал, когда она подходила, и жалел, и приободрял — не она его, как было всегда, а он ее!

В середине зимы Ольга перевелась со скорых поездов в проводники пригородных электричек, добилась перевода дочери в больницу на соседней станции Абрамцево и решила обменять жилплощадь на меньшую, но ближе к городу; два месяца давала объявления, но Ашукино не считалось дачным местом, и забираться в полупоселок-полудеревню никто не хотел. Однажды Ольга даже нашла пожилую пару, которая была не прочь обменяться, но, когда уже приготовили документы, в нотариальной конторе сказали:

— Вам не разрешат, не утвердят обмен. Из пригорода выезжают два человека, а въезжают из области четыре.

— Так ведь меняются семьи! — возмутилась Ольга. — И обе семьи устраивает обмен. Что вы выдумываете разные трудности людям, делаете все, чтобы они помучились, треплете им нервы?! Что это за закон такой?! Безобразие!

Летом Ольга просто продала комнаты за полцены от той суммы, за которую купила, но предварительно сняла комнату в Ховрино — пригороде Москвы, четвертой станции от Ленинградского вокзала.

От платформы к Ховрино дорога шла по низине среди тополей, по деревянному мосту через заросшую речушку и дальше в гору вдоль построек и заборов. В Ховрино можно было приехать и с другой стороны, от конечной станции метро «Сокол» на троллейбусе до конца и дальше пешком через поле, где пролегала узкоколейка, по которой «кукушка» возила вагонетки с глиной от карьера к кирпичному заводу. Опять железные дороги, кирпичные заводы, деревянный дом, печь, дрова, колодец, но близость города чувствовалась — вдоль заборов тянулись асфальтированные тропы. Чтобы совсем ощущать себя москвичкой, теперь в город Ольга ездила не на электричке, а на троллейбусе.