Двойное дыхание (сборник) - Татьяна Соломатина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Света, все эти категории мы присваиваем материальным вещам сами.
– Да знаю я, знаю. Только отчего же так тяжело?.. Ладно. Хорош страдать. Вечером у вас с бабами пострадаю. А сейчас о работе. Я Ситниковой позвонила, сообщила, что у нас тут плодоразрушающая была. Она даже не сильно истериковала, против обыкновения. Сказала только, кроме рапорта, к главному врачу сходить ножками и устно его в известность поставить, пока слухи не донеслись или родня Вересовой не поднялась в галоп. Ситникова сейчас собственной тени боится. Пенсия не за горами, а на должность претендентов со стороны сам знаешь сколько. Ей и так уже пеняют, мол, на заведованиях у неё сплошные «внутренние резервы», мол, негоже ставить на заведование каких-то собственноручно взращенных безродных «малолеток», то есть нас с тобой, когда детишек «именитых старцев» пруд пруди. Сходишь?
Светлана Анатольевна не очень любила походы к новому главврачу. К Алексею Гавриловичу они уже все привыкли и знали все его закидоны, а также владели тактикой пережидания или форсирования оных. А как обращаться с «новой метлой», большинство сотрудников пока ещё не ведали. Тонкостями коммуникативных таинств Евгений Иванович Иванов владел куда лучше Светланы Анатольевны Нечипоренко, хотя последняя была и старше его почти на десять лет. Женщины вообще более склонны эмоционально реагировать на обычные рабочие ситуации, что бы там ни пели в миру воинствующие феминистки, мечтающие о повальном оскоплении следовых остатков истины женской и мужской сути.
– Пойду, куда я денусь. – Женька допил кофе. – Только тебе придётся составить мне компанию, как и. о. заместителя главного врача по акушерству и гинекологии Ситниковой. Чтобы по букве. А то он может меня и отправить восвояси, не выслушав. Или не приняв всего лишь скромного заведующего. Только пообещай мне, что ты будешь, по возможности, молчать, глубокомысленно надувать щёки и односложно, бесстрастно отвечать лишь на непосредственно обращённые к тебе вопросы. Акцентирую. «Бесстрастно», Света, – это значит «без страсти». Как бы он ни повышал голос, ты будешь оставаться официально вежливой и максимально корректной, но и без подобострастия, если он проявит благосклонность к нам, «сирым», договорились?
– Я очень постараюсь.
– Вот и славно. Пойдём, моя боевая подруга.
Они спустились на лифте в подвал. Дружно закурили по сигарете и молча отправились переходом, давным-давно известным до мельчайших неожиданных закоулков, подъёмов и спусков, луж и внезапных звуков.
Чуть позади «точки старта» осталась каморка бессменного завхоза Лукьяныча – мастера на все руки, нетипично образованного для такой должности, учитывая, что эпоха буддистов в котельных и поэтов в дворницких давно миновала. Но с мастеровым сухощавым подтянутым стариком Лукьянычем всё обстояло иначе. В прошлом он был, выражаясь благородно, разведчиком. По-русски говоря – гэбистом с приличными звёздами на погонах.
Неспокойный характер не позволил ему наслаждаться благами заслуженной пенсии на даче в Венках, и он с утра до ночи носился по родильному дому, подкручивая, прибивая, переставляя и пригоняя. Надо сказать, у него отлично получалось. Он мог отремонтировать при помощи такой-то матери не только протёкший кран, но даже высокотехнологичное оборудование и отрегулировать дорогостоящий функциональный операционный стол, к которому недопоставили стратегически важную деталь. Иногда он оставался в своей «рабочей квартире» подвального этажа и на ночь.
Жена его умерла, а детям и внукам он был не очень-то интересен. Здесь же, у лифта, в любое время суток можно было заполучить собеседника, удивить его знанием арабских диалектов и предложить выпить по чуть-чуть из удивительных «командирских» рюмок. Лукьяныч был вроде роддомового, и понравиться ему считалось делом чести для вновь прибывших. Последних, впрочем, об уровне интеллекта «пролетария» осведомляли заранее, дабы те не опростоволосились, попав на удочку «Штирлица» в отставке. Любил он развлечься, закосив под пожизненного слесаря-сантехника, столяра-плотника и «ассенизатора, революцией призванного». После этой фразы он обычно прищуривался на новенького, и если тот отвечал: «О! Я тоже люблю Маяковского!», то в последующем он мог рассчитывать на помощь Лукьяныча в починке шкафчика, ящичка и даже внезапно поломанного каблука или севшего аккумулятора. А также в случае чего на психологическую кофейно-коньячную поддержку. Высокомерные же особи, считающие наличие врачебного диплома изначальной богоравностью и не опускающиеся с заснеженных белыми халатами вершин до перекура и беседы с простым тружеником халата синего, Лукьянычем презирались, и прогнозы, сделанные им в отношении будущего подобных субъектов, как правило, сбывались. Неизвестно было, чем таким он занимался ранее, но людей знал неплохо. Если не сказать – видел насквозь. Зильбермана Лукьяныч боготворил, на похоронах появился при полном параде, а после – три дня пил горькую, не выходя из своей подвальной норы, прежде вбив в стену гвоздь и повесив фото Петра Александровича с традиционной чёрной траурной лентой наискосок.
– Вы куда с утра пораньше поскакали?! – крикнул он вдогонку Женьке и Светке.
– К главному, Лукьяныч. Приветствую.
Они остановились, и с Женьки корона не свалилась, вернуться и пожать сухую, тёплую и всё ещё крепкую руку старика. Светка кивнула и улыбнулась.
– На вручение люлей?
– Скорее, на профилактическую прививку, Лукьяныч! – крикнула Светка.
– Ну, давайте-давайте, топайте! И чтобы без осложнений! – благожелательно напутствовал тот.
Далее бетонный пол делал небольшой, незаметный глазу уклон. Там, в «низине», шагов через пятнадцать собиралась лужица из капающего сверху – чуть пригнуться – под толстой магистральной трубой, – ручейка. И никакие «помывки» и ремонты не могли изменить этого обстоятельства. В холодные зимние ночи лужица подмерзала, и, если возникала необходимость идти в главный корпус, надо было максимально включать сознание – «поклон» трубе «на автомате», – и ты уже лежишь, поскользнувшись на мини-катке.
Со стороны грузового лифта, находившегося на противоположной стороне, подобных «природных явлений» не было. Правда, иногда сквозь зарешёченное металлическим корсетом, но дырявое полотно ещё одной двери во внешние миры подвальный коридор заметало сугробами. Так что, если дело было лечебное, в главный корпус в зимнее время принято было топать «с той стороны». Но мало ли какие у кого бывали дела.
Далее справа была раздевалка персонала. Слева – студенческая и интернов. Пройдя ещё немного мрачным подземельем, путник выходил к подземелью ещё более мрачному. Вернее сказать – торжественно-зловещему. У этих «врат» (в виде проёма) в бесконечное бетонное «никуда» сходились пути от лифтов легкового, грузового и пищеблока, не раз выручавших тайных лазутчиков и беглецов. Здесь же обычно ел, грелся и курил безобидный дебил Витёк, возивший на тележке бидоны с больничной снедью из пищеблока главного корпуса.
Еда всё ещё выписывалась на каждую пациентку, но они в большинстве своём бюджетным харчам предпочитали домашние, лишь изредка не брезгуя кефиром или тарелкой овсянки. Акушерки без устали таскали больничные супы и каши говорящим, лающим и мяукающим, а санитарки, живущие за городом, – те, что сутки через трое, – ещё и хрюкающим. Витёк собирал мусор и бычки, бурча под нос, как трёхлетний карапуз, которого уже вразумили, что бросать бумажки на пол – это плохо, но не подсказали, что лишь малая часть взрослых исполняет то, чему учит детей.
В зимнее время он на пару с Лукьянычем разметал в пух и прах сугробы лопатой, лепил снеговиков и выписывал прутиком на снегу незамысловатые слова из трёх букв. Местного юродивого не обижали, принося ему из дому то пару брюк, то шоколадку, а то и блок сигарет.
Женька и Светка синхронно бросили окурки в допотопную металлическую урну и вышли на сорокаметровый этап подземелья, над которым под солнцем располагался жиденький парк, где, несмотря на строгие запреты, выгуливали по утрам собак жители окрестных домов, а по вечерам на скамеечках, поставленных для удобства прогуливающихся ходячих больных главного корпуса, собирались окрестные «бронеподростки» и прочие неблагополучные личности с пивом, плевками и оглушительными матюками. Периодические рейды по их разгону долгосрочного эффекта не обеспечивали, и спустя пару дней эта публика вновь собиралась на шабаши в лесок, окружённый больничными корпусами.
Больничная территория была обнесена неким подобием ограды, но въездные ворота становились доступны сразу после окончания светового рабочего дня, а от дырок в заборах были давным-давно натоптаны тропы – жители микрорайона «срезали угол», торопясь утром из дома к метро и автобусам, а вечером – в обратном направлении. Ни одно «восстановление целостности» не могло продержаться более суток. Уж в чём в чём, а в упорном сопротивлении общественному порядку нет равных русскому человеку.