Выигрыши - Хулио Кортасар

— Вы тоже думаете о корме, не так ли? — спросил он сдержанно.

— Я ее вижу, — сказал Персио еще более сдержанно. — Это невероятная путаница.

— Ах, вы ее видите.

— Да, временами. Чтобы быть точным, видел совсем недавно. Я вижу ее и теряю из виду, и все так смутно… А вот думать о ней, думаю почти непрерывно.

— Мне кажется, вас поражает то, что мы сидим сложа руки. Можете не отвечать, я уверен, что это так. Меня это тоже удивляет, но, по сути, вполне соответствует той незначительности, о которой мы говорили. Мы предприняли несколько попыток, которые поставили нас в смешное положение, и вот тут-то и вступают в игру мелочи. Да, мелочи: любезно поднесенная спичка, рука, опустившаяся на подлокотник кресла, насмешка, брошенная точно перчатка в лицо… Все это, Персио, происходит, а вы живете лицом к звездам и видите только космическое.

— Человек может смотреть на звезды и в то же время видеть кончики своих ресниц, — сказал Персио с обидой. — Как вы думаете, почему я только что сказал вам, что список пассажиров представляет интерес? Из-за Меркурия, из-за серого цвета, из-за почти всеобщей абулии. Если бы меня интересовали другие вещи, я сидел бы у Крафта и правил бы гранки романа Хемингуэя, где всегда происходят значительные события.

— Так или иначе, — сказал Медрано, — я далек от мысли оправдывать наше бездействие. Не думаю, что мы что-то проясним, если проявим настойчивость, разве что прибегнем к величественным жестам, но это, чего доброго, лишь все испортит, и дело завершится еще более смешно, чем в сказке о горе, родившей мышь. Вот в чем суть, Персио, — в смешном. Мы все боимся показаться смешными, и на этом зиждется (я возвращаю вам ваше красивое слово) разница между героем и таким человеком, как я. Смешное всегда мелко. Мысль о том, что над нами могут посмеяться, слишком невыносима, поэтому мы и не на корме.

— Да, я уверен, что только сеньор Порриньо и я не испугались бы оказаться в смешном положении, — сказал Персио. — И не потому, что мы герои. Но остальные… А серый цвет такой стойкий, его так трудно отмыть…

Это был совершенно нелепый разговор, и Медрано подумал, есть ли еще кто-нибудь в баре; ему необходимо было выпить. Персио изъявил желание проводить его, но дверь в бар была уже заперта, и они распрощались немного печально. Доставая ключ от каюты, Медрано думал о сером цвете и о том, что весьма кстати оборвал разговор с Персио, словно ему нужно было опять побыть одному. Рука Клаудии на подлокотнике кресла… И снова это неприятное ощущение под ложечкой, это беспокойство, которое всего несколько часов назад называлось Беттиной, но которое уже не было ни Беттиной, ни Клаудией, ни провалившейся вылазкой в трюм, хотя и было всем этим понемногу и чем-то еще, что не удавалось уловить и распознать, хотя оно было тут, но слишком близко, в нем самом.

Пока дамы с веселой болтовней совершали моцион перед сном, Медрано следил за доктором Рестелли, который важно и цветисто излагал Раулю и Лопесу план, составленный им и доном Гало в предвечерние часы. Отношения между пассажирами оставляли желать лучшего, тем более что многие из них даже не перекинулись друг с другом и словом, не говоря уже о тех, кто вообще старался уединиться, вот почему дон Гало и излагавший план доктор Рестелли пришли к заключению, что любительский концерт был бы лучшим средством растопить лед, и прочее, и прочее. Если Лопес и Рауль согласятся принять участие, как, несомненно, и остальные пассажиры, чей возраст и здоровье позволят проявить способности, вечер будет иметь огромный успех и путешествие продолжится в атмосфере более тесного взаимопонимания и дружелюбия, столь присущих аргентинскому характеру, чуть сдержанному, но безмерно экспансивному после первого же шага к сближению.

— Ну что ж, посмотрим, — сказал Лопес, несколько удивленный, — я, например, умею показывать карточные фокусы.

— Превосходно, просто превосходно, дорогой коллега, — воскликнул доктор Рестелли. — Подобные вещи, столь незначительные на первый взгляд, имеют колоссальное значение в социальном аспекте. Мне доводилось в течение нескольких лет председательствовать на различных вечерах в литературных и других клубах, и, смею вас уверить, трюки иллюзиониста всегда встречаются с большим одобрением. Заметьте, такой вечер духовного и художественного сближения позволит также рассеять справедливую тревогу, которая могла возникнуть среди наших дам в связи с неприятной новостью об эпидемии. А вы, сеньор Коста, что вы могли бы нам предложить?

— Представления не имею, — сказал Коста, — но, если вы дадите мне время переговорить с Паулой, нам, вероятно, придет в голову какая-нибудь идея.

— Похвально, похвально, — сказал доктор Рестелли. — Я уверен, что все получится отличным образом.

Лопес не был в этом уверен. Оставшись снова наедине с Раулем (бармен начал гасить свет, намекая, что пора идти спать), он решил поговорить с ним.

— Рискуя навлечь на себя новые насмешки Паулы, я все же хотел бы узнать, как вы относитесь к еще одной вылазке в недра парохода?

— Так поздно? — удивился Рауль.

— Ну, там, внизу, время, кажется, не имеет большого значения. Мы избежим свидетелей, и кто знает, может, нам будет сопутствовать удача. Стоит попробовать еще раз пройти той дорогой, по которой вы и юный Трехо ходили сегодня днем. Я не совсем представляю, где надо спускаться, но, если вы мне покажете, я могу отправиться один.

Рауль посмотрел на него. На этого Лопеса совсем не действуют нападки. Паула обрадовалась бы, услышав его.

— Я с удовольствием пойду с вами, — сказал он. — Спать мне не хочется, и к тому же, возможно, мы развлечемся.

Лопес подумал, что неплохо было бы позвать и Медрано, но оба решили, что он, вероятно, уже в постели. Как ни удивительно, дверь в коридорчик была снова открыта, и они спустились, не встретив никого на своем пути.

— Здесь я нашел оружие, — объяснил Рауль. — А здесь находились два липида, один из них весьма внушительных размеров. Смотрите, свет до сих пор горит; что-то вроде дежурного поста, хотя больше смахивает на чулан красильни или что-нибудь столь же непотребное. Вот он.

Сначала они его не заметили, потому что матрос по имени Орф сидел на корточках за грудой пустых мешков. Он медленно поднялся, держа в руках черного кота, и посмотрел на них без всякого удивления, но с какой-то неприязнью, словно они помешали ему. Рауль снова стушевался при виде этой кладовки, напоминавшей и каюту и дежурный пост. Лопес обратил внимание на гипсометрические карты, которые напомнили ему школьный географический атлас, где краски и линии говорили о разнообразии мира за пределами Буэнос-Айреса.

— Его зовут Орф, — сказал Рауль, показывая на матроса. — Он неразговорчив. Hasdala, — добавил он, приветливо помахав рукой.

— Hasdala, — сказал Орф. — Предупреждаю, здесь нельзя оставаться.

— Не такой уж он молчальник, — сказал Лопес, стараясь угадать национальность Орфа по акценту и имени, но пришел к заключению, что легче всего считать его просто липидом.

— Вы это нам уже говорили сегодня днем, — заметил Рауль, садясь на скамью и доставая трубку. — Как здоровье капитана Смита?

— Не знаю, — сказал Орф, опуская кота на пол. — Лучше вам уйти отсюда.

Он произнес это без всякого выражения и медленно сел на табурет. Лопес примостился на краю стола, внимательно изучая карты. Он увидел дверь в глубине и подумал, успеет ли он метнуться к ней и открыть ее, прежде чем Орф преградит ему путь. Рауль угостил Орфа табаком из своей табакерки. Матрос курил старую резную трубку, по форме напоминавшую сирену.

— Вы давно плаваете? — спросил Рауль. — Я имею в виду на «Малькольме».

— Два года. Я тут из самых новеньких.

Он встал, чтобы прикурить от спички, которую протянул ему Рауль. Но едва Лопес, соскочив со стола, ринулся к двери, Орф, подняв скамью за ножку, шагнул к нему. Рауль выпрямился, увидев, что Орф схватил скамью не случайно, однако, прежде чем Лопес успел догадаться об угрозе, матрос опустил скамью перед дверью, а затем уселся на нее, словно танцовщик, завершивший сложное балетное па. Лопес посмотрел на дверь, сунул руки в карманы и повернулся к Раулю.

— Orders are orders [78], — сказал Рауль, пожимая плечами. — Я уверен, что наш друг Орф превосходный человек, но дружба его кончается там, где начинаются двери. Правильно, Орф?

— Вы все настаиваете и настаиваете, — недовольно проворчал Орф. — Туда нельзя. Лучше, если вы… — Он с удовольствием затянулся. — Очень хороший табак, сеньор. Вы его в Аргентине покупали?

— Этот табак я покупаю в Буэнос-Айресе, — сказал Рауль. — На Флориде и Лавалье. Он стоит уйму денег, но я считаю, что табачный дым должен ласкать обоняние Зевса. Что вы нам посоветуете, Орф?

— Ничего, — сказал Орф, насупившись.