Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

Сколь бы ни был значителен политический интерес олигархов, журналистская и управленческая элита ведущих газет, радиостанций и телеканалов имела свой собственный. К тому же наряду с медиахолдингами политизированного капитала складывались и коммерческие (один из них сложился вокруг газеты «Московский комсомолец», другой вокруг англоязычной «The Moscow Times»). Политизированные холдинги вовсе не отказывались от зарабатывания денег, тогда как коммерческие были отнюдь не в стороне от политики. Более того, политика в конечном счете оказывалась наилучшим источником денег.

Совместно пропагандируя ценности либерального капитализма, средства массовой информации и стоящие за ними олигархи, как отмечает Засурский, одновременно конкурировали на «рынке влияния». Временами эти конфликты принимали характер настоящих информационных войн, причем для самих их участников эти войны оборачивались золотым дождем.

Фактически к середине 1990-х гг. в России сложился информационно-пропагандистский комплекс с собственными интересами и пользовавшийся серьезным влиянием на положение дел в стране. Наряду с аграрным, топливно-энергетическим и военно-промышленным, информационно-пропагандистский комплекс лоббировал свои интересы через парламент и правительство. Используя средства массовой информации в своих целях, олигархи одновременно вынуждены были способствовать их развитию, как правило, за счет других отраслей экономики.

Если в большинстве отраслей производство падало, то здесь, несмотря на огромные трудности, оно росло. Увеличивалась заработная плата, занятость, происходило стремительное технологическое обновление (открывались новые издания, радиостанции, телеканалы, расширялась зона вещания, запускались спутники). Увеличивавшийся и богатевший новый средний класс стал потреблять возрастающее количество медиапродукции, сделав ее вновь коммерчески выгодной. К 1995— 1996 гг. структурная перестройка отрасли в целом закончена. Если в 1992—1993 гг. «советская» модель прессы потерпела крах (а вместе с ней и надежда на появление по-настоящему свободной журналистики), то в 1995—1996 гг. складывается новая модель. Реклама коммерческая и политическая становятся одним целым. И ту и другую делали одни и те же люди, используя одни и те же средства. Более того, нередко коммерческая реклама несла в себе идеологическую функцию, а в политических сообщениях скрывалась заказанная кем-то коммерческая информация. Это очень хорошо выразил один из героев романа Виктора Пелевина «Generation П»: «Мы ведь с тобой идеологические работники, если ты еще не понял. Пропагандисты и агитаторы. Я, кстати, и раньше в идеологии работал. На уровне ЦК ВЛКСМ. Все друзья теперь банкиры, один я... Так я тебе скажу, что мне и перестраиваться не надо было. Раньше было: «Единица — ничто, коллектив — все», а теперь «Имидж — ничто, жажда — все». Агитпроп бессмертен. Меняются только слова»[134].

Иван Засурский отмечает «дух корпоративности», присущий пресс-элите. В основе этой корпоративности лежит ее привилегированное положение. Другие авторы отмечают в конце 1990-х «попытки СМИ взять под свой контроль кадровые решения президента и отстроить механизм управления ими»[135]. Другое дело, что и в 1994— 1995, и в 1997—1998 гг., когда медиасообщество пыталось в той или иной мере давить на Кремль, эти попытки успехом не увенчались. Виктор Пелевин пошел дальше, назвав режим, опирающийся на элиту пропагандистских ведомств, «медиакратией». Демократией его можно назвать только по аналогии с термином «demo-version»[136]. Чем более привилегированным было положение пресс-элиты, тем ниже были требования профессиональной этики. Обычным делом стали «заказные материалы» и «черный пиар» (от английского PR — public relations). За небольшую мзду от ста до нескольких тысяч долларов журналисты размещали в своем издании нужное кому-то сообщение. Читатель, естественно, не информировался о том, что сообщение кем-то оплачено. Если это сообщение было еще и заведомо ложным, оно стоило дороже — на журналистском жаргоне это почему-то получило название «джинсы».

«Вообще, феномен коррупции в журналистике заслуживает отдельного разговора, — пишет Иван Засурский. — Во всероссийских изданиях он встречается в самых разнообразных проявлениях — начиная с репортажа из регионов, написанного за 10ОО долларов по заказу, и заканчивая проплаченными через отделы рекламы репортажами о новых скидках операторов сотовой связи. «Черный пиар» или «джинса» является серьезной проблемой для любой редакции. Однако еще больше беспокоит феномен институционализации коррупции во всероссийских СМИ. Общеизвестно, что именно в них работают пресловутые 2% журналистов, заработная плата которых превосходит доходы занятых в региональных СМИ в десятки, а то и сотни раз. Разумеется, большое значение для уровня зарплаты в столице имеет дефицит квалифицированных кадров и огромное количество изданий. Но если принять во внимание тот факт, что высокие зарплаты являются также характерным атрибутом «газет влияния», то картина получается несколько иная. Тем более, что до сих пор многие высокооплачиваемые сотрудники получают зарплату в конвертах, причем уровень заработка определяется индивидуально и не оговаривается в трудовых соглашениях. В условиях экономического кризиса такое положение вещей лишает многих московских журналистов способности отстаивать собственное мнение или иметь независимую позицию»[137].

Информационно-пропагандистский комплекс не просто стал экономической силой, у него сложилось собственное видение развития страны. Оптимальное, с точки зрения его интересов, положение дел представляло бы собой перманентную избирательную кампанию, перемежающуюся террористическими актами, войнами, естественными катастрофами и криминально-сексуальными скандалами. Если для рядового обывателя предпочтительна стабильность и размеренное течение жизни, то для прессы это смерть. Напротив, всевозможные потрясения являются ее идеальным материалом. Голодающее население, разбомбленные дома и сгоревшие заводы могут выглядеть вполне живописно, а потому лозунг «хлеба и зрелищ!» современный информационно-пропагандистский комплекс заменяет недоуменным вопросом: «зачем вам хлеб, если у нас есть зрелища?». Идеологическая функция средств массовой информации проявляется в том, что рассказы о бедствиях сегодняшнего дня дополняются обещанием процветания в будущем, которое непременно наступит при условии соблюдения требований либерального капитализма. Другой темой пропаганды было противопоставление собственной ущербной и неправильной страны «цивилизованному миру» Запада. В этом случае идеал находился не в будущем, а просто в другом месте, а возможность его достичь становилась сугубо индивидуальной. Парадоксальным образом постоянные славословия западному образу жизни сочетались с почти полным отсутствием международной информации. Если в советское время ей уделяли от трети до половины времени в программах телевизионных новостей, то в ельцинской России обычным делом стали передачи новостей, где не было ни одного международного сюжета!

Идеолог новой медиакратии Глеб Павловский цинично заявлял, что главное даже не продавать газеты, главное— торговать политическим влиянием. «Отсюда рентабельность медиабизнеса измеряется рентабельностью продажи собственником своего ресурса медийного давления на власть — обычно самой же власти (шантаж) либо претендующей на власть оппозиционной группировке (“верхушечный переворот”). СМИ как политический посредник материально заинтересованы в максимизации политических рисков (выше риск — выше норма прибыли на рынке “политических денег”, или “денег влияния”). Их задача — не обслуживать коммуникацию политических сил, а, наоборот, — запутывать, дезинформировать и держать ситуацию в искусственно взвинченном, стрессовом состоянии неопределенности». Во всем этом Павловский не видит ничего предосудительного, ибо такое поведение объясняется «простыми рыночными мотивами»[138].

Главным достижением информационно-пропагандистского комплекса ельцинской России был именно синтез западной и советской пропагандистской культуры, на основе которого возникала своего рода тотальная пропаганда. Обработку сознания средствами массовой информации оппозиционная пресса назвала «зомбированием». Суть «зомбирования» состоит в том, что исчезает дистанция между сообщением и его восприятием, сознание радиослушателя и телезрителя как бы растворяется в потоке пропагандистских образов. Эти образы сами по себе возникли из синтеза коммерческой рекламы и политической пропаганды. Реклама была насквозь идеологизирована, а пропаганда использовала рекламную технологию. Создавался новый контекст, в который оказывалось постоянно погружено массовое сознание. Телевизионные картинки, рекламные щиты на улицах, повторяемые политиками слоганы должны были сформировать у не склонного к рефлексии обывателя нечто вроде системы искусственных рефлексов — как у знаменитой собаки Павлова.