Длиной в неизвестность - Вокари Ли

Может быть, всем действительно было всё равно? На бутерброды, на его внешний вид и на него самого? Скольких людей из толпы он смог запомнить? Девушку со стаканчиком кофе? Он совершенно не помнил её лица. Бутерброд вдруг показался ему гораздо более вкусным.

День обещал быть спокойным, но до омерзительного скучным — как обидно было это осознавать, впервые за долгое время почувствовав себя хорошо. Юра опоздал на первую пару. Сказал, что проспал, и Тору возликовал, убедившись в том, что он тоже умел уставать. Однако позже Юра признался, что просто решил прогуляться пешком, пропустив два подходящих автобуса.

В перерывах Тору даже успел пообщаться с Кирой, сегодня выглядевшей ещё более счастливой, чем обычно. Как оказалось, её отец открыл несколько новых филиалов клиники и в честь этого устраивал пышное застолье. Тору и Юра были приглашены — Кира сказала, что Роман Александрович не будет возражать против двух близких друзей, но не упомянула сразу, что «близких друзей» она пригласила не меньше восьми человек.

Юра сразу согласился и многозначительно посмотрел на Тору. Тору не хотел идти ни на какие семейные вечеринки. И не на семейные. Тору просто не хотел никуда идти: уже сейчас, в одиннадцать часов дня, он чувствовал себя разбитым и вымотанным. Он неуверенно покачал головой, но Юра, махнув на его возражения рукой, пообещал Кире прийти к шести часам вечера. «Вдвоём с этим упрямым ослом».

Спасибо, Юрочка, удружил. Так держать.

Ослом Тору поплёлся за ним обратно в аудиторию, по пути не забывая причитать и возмущаться. С какой стати Юра решил всё сам? У него были совершенно другие планы! Лежать в кровати и мучиться бременем жизни — тоже план. А главное, что он точно осуществим.

У Тору не было никаких шансов попасть на праздник Киры. Если он не потеряет сознание, пока будет добираться до её дома, то это точно случится прямо во время застолья. Он станет посмешищем, и этот позор никогда не будет забыт.

— Грузишься, — снова повторил Юра. Впервые за всё время его глубоких рассуждений о жизни и смерти.

— Твоими трудами, — фыркнул Тору, — никуда не пойду.

— Пойдешь.

— Ни за что.

Тору было страшно даже представить себя в окружении толпы пьяных и шумных людей, сплочённых единой радостью. Он будет чувствовать себя грозовым облаком на ясном небе, наверняка встретится с ненавистью и потеряет последних людей, способных выдержать его ужасный характер. Слишком большой риск для сомнительного удовольствия и совершенно оправданный — для упрямого Юры, не видящего жизни без риска.

— Не хочу, — повторил Тору среди шума учебного класса.

Гудящие стоматологические установки заглушили тишину голоса, обратив её во взметающуюся в воздух пыль.

Тору без энтузиазма смотрел на сосредоточенных одногруппников: они с уверенностью и знанием дела выполняли работу и выглядели по-настоящему заинтересованными. Каждый из них имел шанс стать хорошим врачом, самоотверженно заботящимся о здоровье пациентов, учёным, ведущим к прогрессу современную стоматологию, и, в целом, отличным специалистом, наделившим свою жизнь уникальным смыслом. Тору не был на это способен. Он давно не питал интереса к учёбе, игнорировал научную деятельность, в оценках перебивался с четвёрок на хлипкие пятёрки и совершенно не желал что-то менять. Он испытывал глубокую и болезненную ненависть к требованиям, злился на правила, на высокомерных преподавателей и счастливых студентов, которых, кажется, полностью устраивали сложившиеся порядки. Тору сравнивал никчёмного и растерянного себя с инициативными, полными сил и стремлений одногруппниками и никогда — в свою пользу.

В детстве Тору считал себя уникальным, талантливым и умным, способным при желании превзойти любого человека, но сейчас он столкнулся с уродливой реальностью, просверливающей дырки в пластиковых зубах, пишущей длинные лекции и готовящейся к экзаменам за три месяца до сессии. Эта реальность, чужая, тошнотворная, не вписывающаяся в желаемое со строгостью графика и бессмысленно потраченным временем, ранила, заставляла истязать себя в погоне за ложными ценностями и успехом на случайно подвернувшемся поле боя.

Тору лениво перемешивал альгинат в резиновой миске, до боли сжимал в пальцах пластиковую лопатку и искал в себе силы продержаться до вечера под непрошенные наставления одногруппников. Он знал, как замешивать альгинат. Знал, что делал это слишком медленно и плавно, знал, что ему не доставало резкости и напора. Знал, что полость на зубе была чересчур остроугольной. Знал, что площадь кабинета, оборудованного под одну стоматологическую установку, должна быть не меньше четырнадцати квадратных метров. Представлял, как проверка бегает по углам с рулеткой, параллельно проверяя соответствие цвета стен нормативам. Знал, в какой позе должен сидеть врач, чтобы раньше времени не слечь в кровать с больной спиной и полузатухшим зрением. Знал. Знал. Знал. Он знал всё про проклятую стоматологию, но не знал ничего о том, как применить эти знания для выживания. Ему много раз говорили о критических случаях на приёме, но ни разу — о том, что может его убить. Его предупреждали об опасности ВИЧа и гепатита, но никогда — о выгорании и желании наложить на себя руки.

Масса прочитанных книг тянула его на дно. Никто не протягивал руку, чтобы помочь ему задержаться на поверхности пропасти.

Разве что…

— Давай быстрее, Акияма, — чашу грубо выхватили у Тору из рук.

Сев на свободное место, он нашёл взглядом Юру. Тот сидел за установкой и расслабленно, будто это не стоило ему никакого труда, препарировал чёртовы пластиковые зубы. Иногда он останавливался, стряхивал бледную пыль с перчаток и лица, небрежным движением пальцев поправлял сползшую на подбородок маску и снова принимался за работу. Тору не отрываясь следил за его движениями: Юра поудобнее перехватывал наконечник, щёлкал перчаткой о запястье, присматривался к модели, хмурился, крутил её в руках, смотрел сверху, трогал пальцем.

Он тяжело выдохнул, отложил материалы на врачебный столик и потянулся — серая футболка выправилась из джинсов, расстёгнутый халат приоткрыл светлую кожу с небольшой родинкой около пупка. Весь Юра был как произведение искусства — дорогая скульптура, искусно выточенная из бледного глянцевого мрамора. Тору снял с головы колпак и положил его на колени. В аудитории стало душно. Он отвёл взгляд и предпочёл притвориться невидимым, надеясь, что никто не обратит на него внимания хотя бы в ближайшие пятнадцать минут.

Тору прикрыл глаза, сделав глубокий вдох. Успокоиться. Ему нужно было успокоиться и создать видимость усердной работы. У него получилось. Остаток основной части занятия Тору просидел незамеченным, наблюдая за происходящим со стороны.

— Смотри, — Юра почти ткнул моделью ему в лицо, — я, честно, задолбался.

— Понимаю, — кивнул Тору. Работа была выполнена безукоризненно.

— Тебе хоть нравится?

— Нравится.