Миры Харлана Эллисона. Т. 3. Контракты души - Харлан Эллисон

Свобода! Свобода! Ад или рай, неважно! Свобода!

Песнь души, вырвавшейся из вечного заточения, крик джинна, освобожденного из темной бутылки.

В этот момент влажной беззвучной пустоты Костнер увидел, как барабаны со щелчком выставились в последнюю комбинацию.

Один, два, три. Голубые глаза.

Только вот обналичить чеки ему уже не придется.

Толпа испустила единый крик ужаса, когда он боком завалился на лицо. Последнее одиночество…

«Вождя» унесли. Он приносил несчастье. Игроки требовали убрать автомат из казино. Так что его демонтировали. И возвратили на завод-производитель с категорическим требованием переплавить на металлолом. Никто, кроме оператора печи-плавильни, куда через секунду должен был быть сброшен автомат, не догадался посмотреть на последнюю комбинацию «Вождя».

— Глянь-ка. Вот чудеса, — сказал оператор кочегару и показал на три стеклянных окошка.

— Ни разу не видел такого джекпота, — согласился кочегар. — Три глаза. Наверное, старая модель.

— Да, встречаются очень старые игры, — проворчал оператор и уложил автомат на ведущий в печь конвейер.

— Надо же, три глаза. Как тебе такое? Три карих глаза. — С этими словами он двинул рычаг, и «Вождь» пополз к ревущему аду плавильни.

Три карих глаза.

Три очень усталых карих глаза. Три попавших в ловушку карих глаза. Три очень обманутых карих глаза.

Встречаются очень старые игры.

ТВАРЬ,

ЧТО КРИЧАЛА О ЛЮБВИ

В САМОМ СЕРДЦЕ МИРА

Поболтав немного с человеком из конторы, занимающейся борьбой с сельскохозяйственными вредителями, который приезжал примерно раз в месяц и обрабатывал территорию вокруг его дома в Ракстоне, Вильям Стерог утащил из его грузовичка канистру с инсектицидом, а потом, рано утром, прошел следом за местным молочником и влил по десертной ложке смертоносного вещества в каждую бутылку, оставленную на заднем крыльце семидесяти домов. Через шесть часов двести мужчин, женщин и детей, испытав невыносимые страдания, покинули этот мир.

Узнав, что его тетка, которая жила в Буффало, умирает от рака лимфатических узлов, Вильям Стерог быстро помог своей матери упаковать три сумки и отвез ее в аэропорт, где посадил на самолет, обслуживающий восточные авиалинии, засунув предварительно в багаж простую, но очень эффективную бомбу с часовым механизмом и четырьмя аккуратными упаковками динамита. Самолет взорвался где-то в районе Гаррисберга, что в штате Пенсильвания. Девяносто три человека — включая мать Вильяма Стерога погибли во время катастрофы, а объятые пламенем обломки самолета, посыпавшиеся дождем в городской бассейн, покончили с еще семерыми человеческими существами.

Однажды в воскресный день в ноябре Вильям Стерог отправился на Бейб-Рут-Плаза, что на Тридцать третьей улице, и стал одним из 54 000 болельщиков, собравшихся на Мемориальном стадионе для того, чтобы понаблюдать за игрой «Балтиморских жеребцов» против «Упаковщиков» из Грин-Бей. Он был одет очень тепло — шерстяные брюки, пуловер небесно-голубого цвета с высоким воротом и еще толстый, ручной вязки свитер из ирландской шерсти, а сверху куртка с капюшоном. За три с половиной минуты до конца четвертьфинальной игры, когда парни из Балтимора выигрывали у игроков из Грин-Бей со счетом семнадцать-шестнадцать и приближались к восемнадцатиярдовой отметке, Билл Стерог выбрался в проход, ведущий к выходу над трибунами, и вытащил из-под куртки списанный армейский автомат М-3, который купил за сорок девять долларов и девяносто пять центов, заказав по почте у торговца оружием из Александрии, штат Виргиния. 53 999 ликующих болельщиков вскочили на ноги — став отличной мишенью — в тот самый момент, когда мяч попал к защитнику, который оказался в очень выгодном положении и мог забить гол. Билл Стерог открыл огонь по спинам расположившихся под ним зрителей и, прежде чем его схватили, убил сорок четыре человека.

Когда Первый экспедиционный отряд, направленный в эллиптическую галактику в созвездии Скульптора, высадился на второй планете звезды четвертой величины, которую отряд назвал Фламмарион тета, исследователи обнаружили там статую высотой в тридцать семь футов, сделанную из неизвестного до того момента бело-голубого вещества — явно не камень, скорее нечто похожее на металл — по форме напоминающую человека. Он был бос, в одеянии, отдаленно напоминающем тогу, на голове облегающая шапочка, а в левой руке странный предмет шар в кольце из какого-то совсем другого материала. Лицо человека было странно красивым. Высокие скулы; глубоко посаженные глаза; крошечный, чужой здесь, рот; и большой нос с широкими ноздрями. Статуя казалась огромной на фоне бесформенных, полуразрушенных творений давно забытого архитектора. Члены отряда обратили внимание и по очереди прокомментировали необычное выражение лица запечатленного в памятнике человека. Никто из этих людей, стоящих под великолепной медной луной, делившей небо с уходящим за горизонт солнцем (которое совсем не походило по цвету на то, что теперь освещало Землю), никогда ничего не слышал о Вильяме Стероге. Именно по этой причине ни один из членов отряда не знал, что точно такое же выражение появилось на лице Вильяма Стерога в тот момент, когда он произнес свои последние слова, адресованные тому судье, что приговорил его к смертной казни в газовой камере: «Я люблю всех в мире. Это так. Господи, помоги мне, я люблю вас, всех вас!» Последние слова он выкрикнул.

За перекрестком времен, сквозь расщелину дней и эпох, сквозь отраженные образы, называемые пространством; в другое тогда, в другое сейчас. За тем местом, вон там. Выше общих представлений, за превращением простых структур, окончательно обозначенных понятием «если». Потом сорок с лишним шагов в сторону — только позже, много позже… Там, в самом центре, из которого все исходит наружу и становится бесконечно сложнее, загадка симметрии, гармонии, равномерности, поющих удивительно слаженно в этом месте, где все началось, начинается, всегда будет начинаться. Центр. Перевременье.

Или: через сотни миллионов лет, в будущем. И: в сотнях миллионах парсеков от самой дальней границы изведанного пространства. И: множество параллаксов[7] в параллельных вселенных. Наконец: нескончаемые, рожденные сознанием скачки за пределы человеческой мысли.