Я научила женщин говорить - Анна Ахматова

И все равно в ее тогдашних стихах слышен стон: навязчивым повторением рифмы, сбивчивой строчкой, перебивающей гладкое течение речи,– но те стихи, где говорилось впрямую о чьей-то смерти, свободны от этого. Она как бы опасается оскорбить погибших потоками слез, и в опасении открыто встать рядом с ними слышится отзвук ее любовных стихов. Она говорит с мертвыми, как с живыми, не прибегая к традиционному стилю «На смерть***», и не стремится сделать ушедших идеальными, безупречными собеседниками, которых поэты ищут и находят среди усопших либо среди ангелов.

Тема смерти – лакмус поэтической этики. Жанром «In memoriam» часто пользуются для выражения жалости к себе, для упражнений в метафизике, доказывающих подсознательное превосходство уцелевшего перед павшим, большинства (живых) перед меньшинством (мертвых). У Ахматовой нет этого и в помине. Она не обобщает покойных, а говорит детально о каждом. Она обращается к меньшинству, к которому ей причислить себя легче, чем к большинству. Смерть ничего не изменила в их облике – так как же можно использовать их в качестве отправной точки для возвышающих и возвышенных рассуждений».

Из заветной тетради  

Выход книги

Тот день всегда необычаен.Скрывая скуку, горечь, злость,Поэт – приветливый хозяин,Читатель – благосклонный гость.

Один ведет гостей в хоромы,Другой – под своды шалаша,А третий – прямо в ночь истомы,Моим – и дыба хороша.

Зачем, какие и откудаИ по дороге в никуда,Что их влечет – какое чудо,Какая черная звезда?

Но всем им несомненно ясно,Каких за это ждать наград,Что оставаться здесь опасно,Что это не Эдемский сад.

А вот поди ж! Опять нахлынут,И этот час неотвратим...И мимоходом сердце вынутГлухим сочувствием своим.

«Вы меня, как убитого зверя...»

Вы меня, как убитого зверя,На кровавый подымете крюк,Чтоб, хихикая и не веря,Иноземцы бродили вокругИ писали в почтенных газетах,Что мой дар несравненный угас,Что была я поэтом в поэтах,Но мой пробил тринадцатый час.

Наследница

От Сарскосельских лип...

Казалось мне, что песня спетаСредь этих опустелых зал.О, кто бы мне тогда сказал,Что я наследую всё это:Фелицу, лебедя, мостыИ все китайские затеи,Дворца сквозные галереиИ липы дивной красоты.И даже собственную тень,Всю искаженную от страха,И покаянную рубаху,И замогильную сирень.

«Если б все, кто помощи душевной...»

Если б все, кто помощи душевнойУ меня просил на этом свете,Все юродивые и немые,Брошенные жены и калеки,Каторжники и самоубийцыМне прислали по одной копейке,Стала б я «богаче всех в Египте»[73], —Как говаривал Кузмин покойный...Но они не слали мне копейки,А со мной своей делились силой.И я стала всех сильней на свете,Так что даже это мне не трудно.

«Так не зря мы вместе бедовали...»

Так не зря мы вместе бедовали,Даже без надежды раз вздохнуть.Присягнули – проголосовалиИ спокойно продолжали путь.

Не за то, что чистой я осталась,Словно перед Господом свеча,Вместе с вами я в ногах валяласьУ кровавой куклы палача.

Нет! и не под чуждым небосводом,И не под защитой чуждых крыл —Я была тогда с моим народом,Там, где мой народ, к несчастью, был.

Подражание Кафке

Другие уводят любимых, —Я с завистью вслед не гляжу.Одна на скамье подсудимыхЯ скоро полвека сижу.Вокруг пререканья и давкаИ приторный запах чернил.Такое придумывал КафкаИ Чарли изобразил.И там в совещаниях важных,Как в цепких объятиях сна,Все три поколенья присяжныхРешили: виновна она.Меняются лица конвоя,В инфаркте шестой прокурор...А где-то чернеет от знояОгромный небесный простор,И полное прелести летоГуляет на том берегу…Я это блаженное «где-то»Представить себе не могу.Я глохну от зычных проклятий,Я ватник сносила дотла.Неужто я всех виноватейНа этой планете была?

«Все ушли, и никто не вернулся...»

Все ушли, и никто не вернулся,Только, верный обету любви,Мой последний, лишь ты оглянулся,Чтоб увидеть все небо в крови.Дом был проклят, и проклято дело,Тщетно песня звенела нежней,И глаза я поднять не посмелаПеред страшной судьбою моей.Осквернили пречистое слово,Растоптали священный глагол,Чтоб с сиделками тридцать седьмогоМыла я окровавленный пол.Разлучили с единственным сыном,В казематах пытали друзей,Окружили невидимым тыномКрепко слаженной слежки своей.Наградили меня немотою,На весь мир окаянно кляня,Обкормили меня клеветою,Опоили отравой меняИ, до самого края доведши,Почему-то оставили там.Любо мне, городской сумасшедшей,По предсмертным бродить площадям.

«Что нам разлука? – Лихая забава...»

N.

Что нам разлука? – Лихая забава,Беды скучают без нас.Спьяну ли ввалится в горницу слава,Бьет ли тринадцатый час?

Или забыты, забиты, за... кто тамТак научился стучать?Вот и идти мне обратно к воротамНовое горе встречать.

«Запад клеветал и сам же верил...»

Запад клеветал и сам же верил,И роскошно предавал Восток.Юг мне воздух очень скупо мерил,Усмехаясь из-за бойких строк.Но стоял, как на коленях, клевер,Влажный ветер пел в жемчужный рог,Так мой старый друг, мой верный Север,Утешал меня, как только мог.В душной изнывала я истоме,Задыхалась в смраде и крови,Не могла я больше в этом доме...Вот когда железная СуомиМолвила: «Ты все узнаешь, кромеРадости. А ничего, живи!»

«Все, кого и не звали, – в Италии...»

Все, кого и не звали, – в Италии,Шлют домашним сердечный привет,Я осталась в моем зазеркалии,Где ни света, ни воздуха нет,Где за красными занавескамиВсе навек повернулось вверх дном...Так не буду с леонардескамиПереглядываться тайком.И дышать тишиною запретноюНикогда мной не виданных мест,И мешаться с толпою несметноюКрутолобых Христовых Невест.

Надпись на книге

Что отдал – то твое.

Из-под каких развалин говорю,Из-под какого я кричу обвала,Я в негашеной извести горюПод сводами зловонного подвала.

Пусть назовут безмолвною зимойИ вечные навек захлопнут двери,Но все-таки услышат голос мойИ все-таки ему опять поверят.

Анафема

Это и не старо, и не ново,Ничего нет сказочного тут.Как Отрепьева и Пугачева,Так меня тринадцать лет клянут.Неуклонно, тупо и жестокоИ неодолимо, как гранит,От Либавы до ВладивостокаГрозная анафема гремит.

«Шутки – шутками, а сорок...»

Шутки – шутками, а сорокГладких лет в тюрьме,Пиршества из черствых корок,Чумный страх во тьме,

Одиночество такое,Что – сейчас в музей,И предательство двойноеБлизких и друзей.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Вам жить, а мне не очень...»

Вам жить, а мне не очень,Тот близок поворот.О, как он строг и точен,Незримого расчет.

Зверей стреляют разно,Есть каждому чередВесьма разнообразный,Но волка – круглый год.

Волк любит жить на воле,Но с волком скор расчет:На льду, в лесу и в полеБьют волка круглый год.

Не плачь, о друг единый,Коль летом иль зимойОпять с тропы волчинойУслышишь голос мой.

Защитники Сталина